Суд в Ростове-на-Дону приговорил 18-летнего Яна Сидорова и 22-летнего Владислава Мордасова к шести с половиной годам колонии строгого режима. Их обвинили в организации массовых беспорядков и намерении свергнуть власть. На самом деле 5 ноября 2017 года молодые люди всего лишь вышли на пикет с плакатами «Верните землю ростовским погорельцам». Корреспондент RTVI Сергей Морозов отправился в Ростов-на-Дону, встретился с близкими осужденных и попытался разобраться, что происходило на протяжении двух лет следствия и почему об этом деле почти говорили, пока молодым людям не вынесли приговор.
9 октября у Яна Сидорова был день рождения — 20 лет. Из этих 20 два года он провел в следственном изоляторе Ростова. Дед и мама Яна пришли на свидание, принесли передачу. На момент ареста Яну Сидорову было 18 лет, Владиславу Мордасову — 20. Вчерашние дети. По версии гособвинителя, — опаснейшие люди.
По мнению прокурора, у молодых людей был «умысел на организацию массовых беспорядков на территории города Ростова-на-Дону с целью дестабилизации политической ситуации в стране, подбора соратников с целью проведения массовых беспорядков, сопровождающихся погромами и поджогами».
Вот как все это выглядело в жизни. 5 ноября 2017 года Влад и Ян вдвоем вышли на центральную площадь Ростова с плакатами в защиту ростовских погорельцев: в том году в городе случился страшный пожар. Речей не произносили, никуда не двигались. Стояли на месте, задержанию не противились. Всё. Вот за это прокурор требовал восемь с половиной лет. За это суд дал по шесть с половиной и чуть не вызвал бунт в зале. Присутствующие встретили приговор криками «Позор!»
По версии обвинения, в 2017 году молодые люди вышли на улицу, чтобы вызвать восстание. Но ведь полиция знала об этом, где же была Росгвардия, почему не оцепили здание правительства? Где, в конце концов, те народные массы, которые должны были подняться? Задержали-то на площади десяток прохожих, в том числе и случайных людей. Дед Яна Сидорова, бывший военный разведчик и оперативник, говорит, что в этом деле работа оперативников выглядит странно. Например, дело открыто на основании заявления человека, которого не существует. Какой-то бдительный гражданин сообщил в органы о заговоре, а стали проверять — нет такого гражданина (а заговор есть).
Владимир Сидоров, дед Яна Сидорова: «Обращение Глухненко — это анонимка. Они не смогли его установить. А вот дальше рапорт: что я, такой-то такой-то… По месту проживания проверил — не числится такой человек».
Но главное даже не это. А то, что нужные показания из ребят якобы выбивали под пытками. Сотрудники Центра по борьбе с экстремизмом якобы даже называли себя «эстапо». Ребят, задержанных на митинге, доставляли на допросы в здание Следственного комитета.
Владислав Мордасов, осужденный (10 ноября 2017, здание СК): «В кабинет заглянули сотрудники Центра „Э‟ Краснокутский и Горбанев. Следователь Гордеев сказал им, что я даю плохие показания. Он посмотрел на адвоката и попросил ее уйти, потому что дальнейшее зрелище будет не для женских глаз. Они втроем начали меня бить. Я сказал им, что не получится — я все равно не признаюсь. Тогда Гордеев достал из шкафчика противогаз. „Сейчас мы будем делать слоника‟, — сказал следователь. Они надевали его на меня несколько раз и душили, пока я не начну задыхаться и дергаться. <…> Они повалили меня на пол и начали пинать, вытирать ботинки об мое лицо».
Марина Мордасова, мать Владислава Мордасова: «О пытках я узнала намного позже, он мне не говорил, он поделился этим с братом, а уже старший сын сказал мне об этом. Я сама не понимаю, как это вообще: это люди или нелюди? У них что, своих детей нет? Их родители вообще живы? Они знают, что представляют их сыновья, чем они занимаются?»
Дед Яна увидел внука через месяц после задержания, когда следствие при содействии адвокатов по назначению уже получило все нужные признания.
Владимир Сидоров, дед Яна Сидорова: «Адвокат Мордасова вышла из кабинета, ее просто выгнали, когда начали избивать, она сидела рядом с Шашмиными. Что она сделала? Она встала и вышла. Бейте сколько хотите».
Теперь Владимира Сидорова узнают и в Прокуратуре, и в Следственном комитете. Он еще на первой встрече сказал им: «Я вам ребят не отдам!». А теперь требует расследовать заявления о пытках. Например, о чем сотрудник Центра «Э» Валентин Краснокутский четыре часа беседовал с задержанным в спецприемнике?
Владимир Сидоров, дед Яна Сидорова: «Посещал Сидорова Яна Владимировича 09.10.2017. Цель посещения — профилактическая беседа, которая длилась четыре часа, что вполне достаточно для любых противоправных действий».
Или почему вдруг ночью задержанный Сидоров куда-то исчезает на полтора часа после допроса в Следственном комитете?
Владимир Сидоров, дед Яна Сидорова: «Согласно протоколу допроса Сидорова, его допрос завершен в 23:42. Он возвращен в изолятор в 01:20».
А теперь простой эксперимент: сколько нужно времени, чтобы пешком добраться от Следственного комитета до спецприемника? Включаем секундомер. 10 минут 30 секунд. Это мы пешком. На машине, конечно, быстрее. А теперь вопрос: что делали сотрудники Центра «Э» с Яном Сидоровым полтора часа между окончанием допроса там и помещением его в спецприемник здесь? Наверное, очередная профилактическая беседа?
Недавно в телеграм-каналах стали всплывать сообщения: «Посмотрите, с чем ваши „мирные‟ демонстранты шли на митинг — каски, биты; а вот какие экстремистские призывы появлялись в их интернет-чате». Да, Ян и Влад вели чат, но только эти призывы им не принадлежат, как и эти каски с битами. Это все к ним не имеет никакого отношения.
Мариэтта Арутюнян, адвокат Влада Мордасова: «Исходя из этой переписки, ни одного высказывания, которое призывало бы к погромам, поджогам, уничтожению имущества, не принадлежит ни Владу, ни Яну. Более того, ребята, наоборот, останавливали подобные призывы и несколько раз напоминали, что речь идет о мирном характере митинга. Действительно, у нас возникает вопрос к следствию: кто эти люди, которые прятались под различными никнеймами и призывали к насильственным действиям?»
Напротив СИЗО №1 в день рождения Яна Сидорова проходят пикеты: в кои-то веки все оппозиционные силы, оставив разногласия, вышли поддержать ребят. Мы спрашиваем прохожих, что они знают о «ростовском деле».
«Мы такого не знаем».
«Мы вообще новости не смотрим, у нас потом настроение плохое».
«Эти репрессии — это очень жестоко».
«Ничего не знаю. Я знаю про этого, на „У‟ как-то. Артист. Устинов».
Это немного дает представление о том, насколько реальным было повести народ на штурм правительства, развернув плакат на площади. Но дело не в этом. «Ростовское дело» — это в своем роде новое слово. Суд принял на веру оперативные материалы, которые не поддаются проверке. Их можно составить прямо в кабинете, не выходя из-за стола. То есть не надо даже внедрять агента в организацию и ходить на собрания. Такая оптимизация оставляет человеку мало шансов. И тем удивительнее было услышать на суде от 20-летнего подсудимого: «Сожалею ли я об этом сейчас? Нет, ведь я все сделал правильно, я хотел помочь людям».