Сон о белых носочках
ФОТОПРОЕКТ
АЛИНА СМУТКО
АЛИНА СМУТКО
Считается, что в Украине на каждую тысячу младенцев шестеро рождаются мертвыми. Но достоверно сказать не может никто, так как до сих пор бытует практика «подчищать» статистику: ребенка, рожденного мертвым на раннем сроке, могут записать в «поздние выкидыши», а живого младенца, который не прожил больше недели, — в мертворожденные.
По данным ЮНИСЕФ, в первый месяц жизни из тысячи младенцев умирают пятеро. В России этот показатель составил 3,4, а в Белоруси — 1,2. Сколько беременностей прерывается, госорганы статистики не сообщают. Определить это действительно тяжело, ведь до 12-й недели женщина предоставлена сама себе, так как регистрация беременности происходит после первых трех месяцев.
Выкидыши на разных сроках, патологии плода, несовместимые с жизнью, замершие беременности, мертворождение и смерть новорожденного — все это определяют как перинатальную утрату. Психологи склоняются к тому, что туда же стоит отнести и аборт, сделанный из экономических или социальных соображений, например, из-за материального неблагополучия или вследствие изнасилования.
Женщины, потерявшие детей в любом из этих случаев, сталкиваются с полным отрицанием их утраты в обществе. В семье и в кругу друзей потерю неродившегося или скоро умершего младенца принято замалчивать, делая вид, что ничего не произошло. С такой же стеной безразличия сталкиваются мамы и в медицинских учреждениях. Фразу «да ладно, родишь еще» слышит едва ли не каждая из этих женщин. Осенью 2018 года супруга бывшего президента США Мишель Обама в своей книге «Становление» рассказала о личном опыте утраты — она также пережила выкидыш. Это признание подняло волну: женщины набрались смелости говорить о своей утрате публично.
Пять украинок, потерявших малышей, рассказывают свои истории. С кем-то это случилось 30 лет назад, с другими — недавно. Кто-то после пережитого вновь решился родить ребенка, другие на время оставили такие попытки. Объединяет эти истории желание рассказать о материнской травме и своим примером помочь другим женщинам справиться с их потерями.
По данным ЮНИСЕФ, в первый месяц жизни из тысячи младенцев умирают пятеро. В России этот показатель составил 3,4, а в Белоруси — 1,2. Сколько беременностей прерывается, госорганы статистики не сообщают. Определить это действительно тяжело, ведь до 12-й недели женщина предоставлена сама себе, так как регистрация беременности происходит после первых трех месяцев.
Выкидыши на разных сроках, патологии плода, несовместимые с жизнью, замершие беременности, мертворождение и смерть новорожденного — все это определяют как перинатальную утрату. Психологи склоняются к тому, что туда же стоит отнести и аборт, сделанный из экономических или социальных соображений, например, из-за материального неблагополучия или вследствие изнасилования.
Женщины, потерявшие детей в любом из этих случаев, сталкиваются с полным отрицанием их утраты в обществе. В семье и в кругу друзей потерю неродившегося или скоро умершего младенца принято замалчивать, делая вид, что ничего не произошло. С такой же стеной безразличия сталкиваются мамы и в медицинских учреждениях. Фразу «да ладно, родишь еще» слышит едва ли не каждая из этих женщин. Осенью 2018 года супруга бывшего президента США Мишель Обама в своей книге «Становление» рассказала о личном опыте утраты — она также пережила выкидыш. Это признание подняло волну: женщины набрались смелости говорить о своей утрате публично.
Пять украинок, потерявших малышей, рассказывают свои истории. С кем-то это случилось 30 лет назад, с другими — недавно. Кто-то после пережитого вновь решился родить ребенка, другие на время оставили такие попытки. Объединяет эти истории желание рассказать о материнской травме и своим примером помочь другим женщинам справиться с их потерями.
Юлия, 36 лет. Отслоение плаценты на 28-й неделе по причине низкого предлежания
Свидетельство о рождении мы не сразу получили. Малыш появился на свет 28 апреля, а разрешили его оформить только 11 мая. Сначала долго не хотели давать справку о рождении, потому что «тяжелый», потому что маленький. Хотя это грубое нарушение законодательства. Сейчас перинатальные центры активно выхаживают маловесных и глубоко недоношенных малышей, и ситуация изменилась. Но в глубинке, где еще сохраняются «старые правила», родителям не сразу выдают справки для оформления свидетельства в ЗАГСе, мотивируя тем, что ребенок, вероятнее всего, не выживет.
Я — мама четырех деток. Лере уже 18, Тимофею — 4,5, Тихону — 2 года. Леше было бы 6.
Выхаживали Лешу 39 дней. При рождении была асфиксия (кислородное голодание). Весил 1200 граммов. Мы уже ждали перехода на следующий этап — туда, где детки с мамами вместе, но в один момент ему стало плохо и спасти не смогли.
Вечером, в начале шестого, мне позвонили из пренатального и сообщили об остановке сердца. Я начала рыдать, а потом услышала, что дочь в комнате сидит и тоже плачет. Больше я себе таких эмоций при детях не позволяла.
В этом году Тимофею будет пять лет. Считаю, что дети должны знать, что такое смерть, и как она иногда к нам приходит. Тимофей мне сказал как-то: «Мам, мне так жалко Лешу». Я его сразу поправила: не нужно его жалеть — жалко, что его с нами нет. У нас есть понимание того, что в семье мог быть старший брат, который в силу обстоятельств ушел. Он — часть нашей семьи, такой же ребенок, как и другие дети.
Я — мама четырех деток. Лере уже 18, Тимофею — 4,5, Тихону — 2 года. Леше было бы 6.
Выхаживали Лешу 39 дней. При рождении была асфиксия (кислородное голодание). Весил 1200 граммов. Мы уже ждали перехода на следующий этап — туда, где детки с мамами вместе, но в один момент ему стало плохо и спасти не смогли.
Вечером, в начале шестого, мне позвонили из пренатального и сообщили об остановке сердца. Я начала рыдать, а потом услышала, что дочь в комнате сидит и тоже плачет. Больше я себе таких эмоций при детях не позволяла.
В этом году Тимофею будет пять лет. Считаю, что дети должны знать, что такое смерть, и как она иногда к нам приходит. Тимофей мне сказал как-то: «Мам, мне так жалко Лешу». Я его сразу поправила: не нужно его жалеть — жалко, что его с нами нет. У нас есть понимание того, что в семье мог быть старший брат, который в силу обстоятельств ушел. Он — часть нашей семьи, такой же ребенок, как и другие дети.
Я очень долго работала над собой, чтобы вернуться к обычной жизни. Мамам, потерявшим деток, всегда говорю, что вы никогда этого не забудете. Нет такого лекарства. Вам нужно научиться с этим жить. Не будет такого момента, когда вам не станет больно от мысли о своем ребенке. Просто однажды вы сможете вспомнить о нем и не расплакаться.
После я начала много общаться с мамами недоношенных деток или теми, кто столкнулся с утратой. Случайно познакомилась с Ассоциацией преждевременно рожденных детей «Ранние пташки», которая поддерживает семьи недоношенных малышей.
Зачастую родители не готовы к преждевременным родам, к тому, что им придется хоронить ребенка. Для таких случаев мы хотели запустить проект «коробочек» с вещами для захоронения: белый конвертик, одеялко, пеленочка. Если ребенок уходит на этапе реанимации, то он же там голенький лежит. Только носочки и шапочка. С помощью этих «коробочек» мы хотим избавить маму от лишнего стресса.
Многие мамы не знают не только о подобных инициативах, а даже о положенных для них вещах. Например, когда ребенок родился после 22-й недели и сделал хотя бы один вдох, по закону, он считается живорожденным. И даже если он вскоре умирает, мама имеет право на первую выплату социальной помощи в связи с рождением ребенка — 10 с небольшим тысяч гривен ($370). Кроме того, родители могут рассчитывать на социальную выплату на захоронение.
Я считаю, что эта помощь нужна родителям. Ведь затраты на захоронение часто во много раз больше таких выплат. Да неважно вообще куда пойдут эти деньги — хоть бы и маму в отпуск отправить, чтобы она пришла в себя после такого кошмара. В любом случае реальность такова, что детский памятник на могилу стоит куда дороже детской кроватки.
После я начала много общаться с мамами недоношенных деток или теми, кто столкнулся с утратой. Случайно познакомилась с Ассоциацией преждевременно рожденных детей «Ранние пташки», которая поддерживает семьи недоношенных малышей.
Зачастую родители не готовы к преждевременным родам, к тому, что им придется хоронить ребенка. Для таких случаев мы хотели запустить проект «коробочек» с вещами для захоронения: белый конвертик, одеялко, пеленочка. Если ребенок уходит на этапе реанимации, то он же там голенький лежит. Только носочки и шапочка. С помощью этих «коробочек» мы хотим избавить маму от лишнего стресса.
Многие мамы не знают не только о подобных инициативах, а даже о положенных для них вещах. Например, когда ребенок родился после 22-й недели и сделал хотя бы один вдох, по закону, он считается живорожденным. И даже если он вскоре умирает, мама имеет право на первую выплату социальной помощи в связи с рождением ребенка — 10 с небольшим тысяч гривен ($370). Кроме того, родители могут рассчитывать на социальную выплату на захоронение.
Я считаю, что эта помощь нужна родителям. Ведь затраты на захоронение часто во много раз больше таких выплат. Да неважно вообще куда пойдут эти деньги — хоть бы и маму в отпуск отправить, чтобы она пришла в себя после такого кошмара. В любом случае реальность такова, что детский памятник на могилу стоит куда дороже детской кроватки.
Алена, 30 лет. Абдоминальная беременность с вытекающим разрывом плодного яйца на 12-й неделе.
Мы с мужем решились на ребенка через год после росписи. На тот момент были вместе три с половиной года. Когда поняли, что не выходит, обследовались и начали лечение. Естественно, гормонами. Меня от них раздуло как шарик. Врач, у которой я наблюдалась, решила, что с моим диагнозом можно рискнуть и попробовать зачать самостоятельно. Теперь думаю, что это отчасти халатно: нужно было настаивать на лечении, а потом снова возобновлять терапию и все остальное. Но прошел год, и я забеременела.
В кабинете главврача мне пояснили, что дело дрянь, обширное кровоизлияние в брюшную полость, нужно срочно оперировать. Никаких «нам жаль», «это была внематочная беременность», «не отчаивайтесь, так бывает». Я только спросила, все ли очень плохо? «Да. Очень», — врач был предельно откровенен. Уже по выписке я увидела, что там и как обстояло.
Только один доктор из всех вел себя адекватно, разложил ситуацию по полочкам, велел ходить потихонечку и беречь себя. Говорит, растет он у тебя не там, где нужно, ну «что же поделаешь».
В кабинете главврача мне пояснили, что дело дрянь, обширное кровоизлияние в брюшную полость, нужно срочно оперировать. Никаких «нам жаль», «это была внематочная беременность», «не отчаивайтесь, так бывает». Я только спросила, все ли очень плохо? «Да. Очень», — врач был предельно откровенен. Уже по выписке я увидела, что там и как обстояло.
Только один доктор из всех вел себя адекватно, разложил ситуацию по полочкам, велел ходить потихонечку и беречь себя. Говорит, растет он у тебя не там, где нужно, ну «что же поделаешь».
После неудачных родов я сразу предложила мужу развестись. Он ответил, что брал меня в жены не для того, чтобы потом назад отдавать, и больше мы к этому вопросу не возвращались. Родственники его настраивали, мол, терпи, мужик, у нее будет «сложный период». Но меня утешать, как помню, никто не бросался. Все сделали вид, что ничего не произошло.
Накрывает меня от этого всего редко, вот только когда вспоминаю. Конечно, обидно было, что не получилось опять. Но об остальном я стараюсь не думать, не вдаваться в философию. Планируем с мужем подлечить меня и дальше будем пробовать. Но уже ЭКО. Боюсь, если опять сами будем пробовать, то все повторится, и я снова ничего не почувствую. Хорошо, если без второй трубы останусь. А бывает так, что скорая не успела приехать и все — на «тот свет» можно вещички паковать.
Накрывает меня от этого всего редко, вот только когда вспоминаю. Конечно, обидно было, что не получилось опять. Но об остальном я стараюсь не думать, не вдаваться в философию. Планируем с мужем подлечить меня и дальше будем пробовать. Но уже ЭКО. Боюсь, если опять сами будем пробовать, то все повторится, и я снова ничего не почувствую. Хорошо, если без второй трубы останусь. А бывает так, что скорая не успела приехать и все — на «тот свет» можно вещички паковать.
Антонина, 49 лет. Экстренное кесарево сечение на 32-й неделе по причине отслойки плаценты
Сколько помню эту беременность, я безостановочно вязала. Мы все тогда были страшно суеверны, никаких вещей наперед не покупали. А спицы из рук выпустить не могла, чего бы там мне не говорили. Беременность протекала легко. Даже слишком. А потом, как сегодня помню, сижу на диване, вяжу и вдруг — живот схватило. И кровотечение. Мы сразу же скорую вызвали.
Я уже миллион раз это в голове прокручивала: может, я поздно спохватилась, может, скорая долго ехала, а может, персонал в больнице затянул? Пока они меня в приемном через всю бюрократию провели, я уже стоять не могла. Помню, лежу на каталке посреди коридора. Одна. Тогда же к роддому на пушечный выстрел нельзя было родным подойти. Чувствую, теряю сознание. Хватило сил только промямлить что-то в воздух. «Мне плохо», — бормочу и отключаюсь. Сквозь сон слышала, как главврач орет не своим голос: «Вы что тут, с ума все сошли? В операционную ее! Немедленно!»
Я уже миллион раз это в голове прокручивала: может, я поздно спохватилась, может, скорая долго ехала, а может, персонал в больнице затянул? Пока они меня в приемном через всю бюрократию провели, я уже стоять не могла. Помню, лежу на каталке посреди коридора. Одна. Тогда же к роддому на пушечный выстрел нельзя было родным подойти. Чувствую, теряю сознание. Хватило сил только промямлить что-то в воздух. «Мне плохо», — бормочу и отключаюсь. Сквозь сон слышала, как главврач орет не своим голос: «Вы что тут, с ума все сошли? В операционную ее! Немедленно!»
Уже через месяц после выписки, когда пришла справку забирать (налог на бездетность никто не отменял, нужно было отчитываться перед работодателем, что детей нет), смотрю, а там неразборчиво так: «плод женского пола, вес 2 кг». Женского пола, значит. Моя девочка.
Дома все уже знали. Родители приехали из деревни, но мы с ними ничего не обсуждали особо. Просто молчаливая поддержка. Соседка прибегала успокаивать. «Да ладно, Тоня, — говорила она, — еще родишь. Мне вон после первого кесарево еще три раза делали и все нормально было. Еще родишь». Мне так хотелось сказать: «Вам приносили после операции живых детей. А мне никого не принесли». Но я, конечно же, промолчала.
Выговорилась уже спустя несколько лет подругам на работе. Тогда и начало отпускать потихоньку. Но все равно прокручиваю в голове: может, я не вовремя заметила, а может, скорая медленно ехала, а может, врачи в приемной? Может, можно было что-то сделать, а мы просто опоздали?
Дома все уже знали. Родители приехали из деревни, но мы с ними ничего не обсуждали особо. Просто молчаливая поддержка. Соседка прибегала успокаивать. «Да ладно, Тоня, — говорила она, — еще родишь. Мне вон после первого кесарево еще три раза делали и все нормально было. Еще родишь». Мне так хотелось сказать: «Вам приносили после операции живых детей. А мне никого не принесли». Но я, конечно же, промолчала.
Выговорилась уже спустя несколько лет подругам на работе. Тогда и начало отпускать потихоньку. Но все равно прокручиваю в голове: может, я не вовремя заметила, а может, скорая медленно ехала, а может, врачи в приемной? Может, можно было что-то сделать, а мы просто опоздали?
Екатерина, 34 года. Смерть новорождённого по причине полиорганной недостаточности после кесарева сечения на 38-39 неделе.
Тяжело было возвращаться домой: едем в машине, а сзади — детский гробик. Еще и погода такая хорошая была — солнышко всю дорогу. Родные хотели все бросить и приехать в Одессу, переживали, как муж в таком состоянии за руль сядет. Но мы уговорили их остаться дома и подготовиться к похоронам. После вскрытия ритуальная служба подготовила тело, чтобы хорошо перенес дорогу, одели как нужно. Красиво, в общем.
Первый младенческий крик я так и не услышала. Сразу поняла, что Артема откачивают. Его очень долго реанимировали. Меня уже увезли, а он все не кричал. Какое-то время я полежала в полудреме под препаратами и только потом мне принесли голубенькую бирочку. Это единственное, чего я ждала — значит, он жив.
Мы пробыли в Одессе месяц. В начале февраля он родился, а первого марта умер. В посмертных документах просто указали как полиорганная недостаточность. Ну это и понятно: после длительного приема антибиотиков маленькая печень просто-напросто отказала.
Артемка был нашим запланированным долгожданным малышом. Я сразу знала, как его назову. С детства нравилось это имя. Помню, когда мне подарили куклу, похожую на малыша, я ее Артемом называла. Сразу же в больнице мы его покрестили и успели зарегистрировать.
Хорошо, что у нас был этот месяц вместе. Мы успели все осознать, прожить. Страшнее, наверное, если бы он сразу умер. С другой стороны, это месяц мучений. И для него, и для нас. Накануне смерти мне приснилось, что я покупаю белые детские носочки на берегу моря. Вообще все сны тогда были о море. У нас даже на надгробии кораблик нарисован.
Первый младенческий крик я так и не услышала. Сразу поняла, что Артема откачивают. Его очень долго реанимировали. Меня уже увезли, а он все не кричал. Какое-то время я полежала в полудреме под препаратами и только потом мне принесли голубенькую бирочку. Это единственное, чего я ждала — значит, он жив.
Мы пробыли в Одессе месяц. В начале февраля он родился, а первого марта умер. В посмертных документах просто указали как полиорганная недостаточность. Ну это и понятно: после длительного приема антибиотиков маленькая печень просто-напросто отказала.
Артемка был нашим запланированным долгожданным малышом. Я сразу знала, как его назову. С детства нравилось это имя. Помню, когда мне подарили куклу, похожую на малыша, я ее Артемом называла. Сразу же в больнице мы его покрестили и успели зарегистрировать.
Хорошо, что у нас был этот месяц вместе. Мы успели все осознать, прожить. Страшнее, наверное, если бы он сразу умер. С другой стороны, это месяц мучений. И для него, и для нас. Накануне смерти мне приснилось, что я покупаю белые детские носочки на берегу моря. Вообще все сны тогда были о море. У нас даже на надгробии кораблик нарисован.
Я работаю в детской онкогематологии. Тогда, как только вернулась, увидела у нас в отделении 6-месячного малыша. И он умирал. Как бы это сейчас не звучало, думаю, это мне и помогло пережить свое горе. Я поняла, что не одна такая, что наша ситуация неуникальная. Каждый день родители теряют своих детей. Когда человек живет относительно беззаботной жизнью, а потом на него сваливается такое горе, он сразу же рассыпается под его тяжестью, думает, что один против всего мира. У меня получилось по-другому.
Первый месяц после похорон мне ничего не хотелось. Я была в вакууме, без чувств и эмоций. Просто ела целыми днями конфеты и смотрела фильмы. Через месяц муж не выдержал и сказал: «Сегодня же идем знакомиться с тренером в спортзал». Я не сопротивлялась.
Уже прошло два с половиной года, как я начала заниматься. Я приходила, отключала мозг и занималась. Мне стало легче, пропала тревога. Это была моя психотерапия, мой переключатель. Потихоньку начинала приходить в форму. После родов я весила 70 кг — для меня это огромная цифра, а через пять месяцев занятий — уже 55. Потом я пошла на разряд кандидата в мастера спорта. В моей весовой категории до 52 кг — я тяну штангу в 102,5 кг. Сейчас тренер готовит почву для мастера спорта, нужно будет потянуть 110 кг.
Нужно принять эту боль, принять своего ребенка и его уход. Он же остается с нами на самом деле, помогает, как маленький ангел-хранитель. Это чувство со мной всегда. Частые слезы, постоянное сидение на кладбище — это не помогает, это не про принятие. Я не знаю, верю ли в загробную жизнь, но уверена, от такого поведения никому лучше не будет. Если он увидит там, что я тут убиваюсь, то ему точно от этого не полегчает.
Первый месяц после похорон мне ничего не хотелось. Я была в вакууме, без чувств и эмоций. Просто ела целыми днями конфеты и смотрела фильмы. Через месяц муж не выдержал и сказал: «Сегодня же идем знакомиться с тренером в спортзал». Я не сопротивлялась.
Уже прошло два с половиной года, как я начала заниматься. Я приходила, отключала мозг и занималась. Мне стало легче, пропала тревога. Это была моя психотерапия, мой переключатель. Потихоньку начинала приходить в форму. После родов я весила 70 кг — для меня это огромная цифра, а через пять месяцев занятий — уже 55. Потом я пошла на разряд кандидата в мастера спорта. В моей весовой категории до 52 кг — я тяну штангу в 102,5 кг. Сейчас тренер готовит почву для мастера спорта, нужно будет потянуть 110 кг.
Нужно принять эту боль, принять своего ребенка и его уход. Он же остается с нами на самом деле, помогает, как маленький ангел-хранитель. Это чувство со мной всегда. Частые слезы, постоянное сидение на кладбище — это не помогает, это не про принятие. Я не знаю, верю ли в загробную жизнь, но уверена, от такого поведения никому лучше не будет. Если он увидит там, что я тут убиваюсь, то ему точно от этого не полегчает.
Ольга, 33 года. Преждевременные роды на 24-й неделе.
Наш малыш прожил восемь дней. Под конец он уже мало двигался, рефлекторно то ручкой, то ножкой. Позвала доктора, а он мне: «Что же вы хотите? Хуже может быть только агония». Слов особо не подбирают.
Врачи спрашивали, будем ли мы забирать тело? Конечно, конечно, будем! Таких маленьких гробиков, знаете, не делают. Есть для деток, но он в нем вообще потерялся, такой маленький лежал. В Штатах, знаю, можно забрать и похоронить 9-10-недельного, а у нас до 22-й недели он даже не человек. Его и спасать не будут. Я понимаю, что с профессиональной точки зрения это, наверное, невозможно, но называть умершего ребенка «медицинскими отходами» — ужасно.
Попробовала стать молочной мамой, но не смогла. Как представлю, что это молоко для моего ребенка, хочется кожу с себя содрать. Невыносимо. Молоко хранила еще долго, думала, может, отдам кому. Через год приехали с мужем после Пасхи на поминальные дни на кладбище, взяли с собой эти пакетики, разорвали и прикопали там.
Когда это случилось, нами никто не интересовался, не перенаправил. А оказывается, есть же группы поддержки, сообщества в фейсбуке, бесплатные терапевтические группы. Я об этом узнала примерно через полтора года. Сама их находила. Но это потому, что я сама психотерапевт и понимаю, что бывает, если не обращаться за помощью: депрессии, неврозы — самой выгрести нереально. А я так не хотела, я хотела жить. После потери пришла такая любовь к мужу — просто не передать. Плакали вместе. Много. Потом была терапия.
Врачи спрашивали, будем ли мы забирать тело? Конечно, конечно, будем! Таких маленьких гробиков, знаете, не делают. Есть для деток, но он в нем вообще потерялся, такой маленький лежал. В Штатах, знаю, можно забрать и похоронить 9-10-недельного, а у нас до 22-й недели он даже не человек. Его и спасать не будут. Я понимаю, что с профессиональной точки зрения это, наверное, невозможно, но называть умершего ребенка «медицинскими отходами» — ужасно.
Попробовала стать молочной мамой, но не смогла. Как представлю, что это молоко для моего ребенка, хочется кожу с себя содрать. Невыносимо. Молоко хранила еще долго, думала, может, отдам кому. Через год приехали с мужем после Пасхи на поминальные дни на кладбище, взяли с собой эти пакетики, разорвали и прикопали там.
Когда это случилось, нами никто не интересовался, не перенаправил. А оказывается, есть же группы поддержки, сообщества в фейсбуке, бесплатные терапевтические группы. Я об этом узнала примерно через полтора года. Сама их находила. Но это потому, что я сама психотерапевт и понимаю, что бывает, если не обращаться за помощью: депрессии, неврозы — самой выгрести нереально. А я так не хотела, я хотела жить. После потери пришла такая любовь к мужу — просто не передать. Плакали вместе. Много. Потом была терапия.
Нужно как-то распространять информацию об этих группах, потому что таких как я, которые знают и ищут, очень мало. Женщины закрываются, давят эти чувства в себе. Медики особенно это обесценивают. Кто-то из персонала нам сказал: «Не переживайте, будет еще малыш». Но люди не знают нашу историю, диагнозы и все попытки. И даже если будут еще дети, именно этого малыша, которого ждали, уже не будет. И даже если не ждали. Все равно.
Думаю, я проживаю эту утрату достаточно здóрово и здорóво, потому что у меня большой круг поддержки. Помимо семьи и близких, обученных не комкать и не прятать проблемы под ковер, у меня есть терапевтическая группа, личная терапия и еще много всего.
Благодаря этой потере я пришла в послеродовое повивание. Это терапия для восстановления женщины после родов. Можно сказать, это моя форма материнства. Еще хочу собрать бесплатную терапевтическую группу для женщин, утративших детей, и сделать вебинар о наших невидимых детках.
Многие женщины на самом деле ждут, чтобы нашелся кто-то, с кем можно об этом поговорить. По своему опыту скажу, люди пока не готовы слышать. Даже подруги. И это больнее всего. У меня сбылась мечта — я встретилась со своим ребенком, а потом случилось самое большое горе — я его так скоро потеряла. А все вокруг делают вид, будто ничего не произошло, забывают о нем. А он ведь прожил свою маленькую, но все же жизнь.
Думаю, я проживаю эту утрату достаточно здóрово и здорóво, потому что у меня большой круг поддержки. Помимо семьи и близких, обученных не комкать и не прятать проблемы под ковер, у меня есть терапевтическая группа, личная терапия и еще много всего.
Благодаря этой потере я пришла в послеродовое повивание. Это терапия для восстановления женщины после родов. Можно сказать, это моя форма материнства. Еще хочу собрать бесплатную терапевтическую группу для женщин, утративших детей, и сделать вебинар о наших невидимых детках.
Многие женщины на самом деле ждут, чтобы нашелся кто-то, с кем можно об этом поговорить. По своему опыту скажу, люди пока не готовы слышать. Даже подруги. И это больнее всего. У меня сбылась мечта — я встретилась со своим ребенком, а потом случилось самое большое горе — я его так скоро потеряла. А все вокруг делают вид, будто ничего не произошло, забывают о нем. А он ведь прожил свою маленькую, но все же жизнь.
Если вы хотите предложить нам свой проект, пишите на
kdutka@rtvi.com ikrasnov@rtvi.com dkaminev@rtvi.com
kdutka@rtvi.com ikrasnov@rtvi.com dkaminev@rtvi.com