Банки ленинского типа. Как компартия управляет китайской экономикой

Почти все слышали про китайское «экономическое чудо» и рыночные реформы лидера китайских коммунистов Дэн Сяопина, но мало кто представляет себе реальное устройство китайской экономики. Накануне важнейшего XX съезда китайской компартии RTVI попросил одного из ведущих российских специалистов по социально-экономическому развитию Китая Михаила Карпова рассказать о проблемах, рисках и реальном состоянии дел в китайской экономике. Оно оказалось далеко от обывательских представлений о капитализме под управлением лишь формально декларирующей ленинские принципы партии.

Какая экономика сформировалась в Китае после Мао

Китайская экономическая модель — это продукт примерно 30 лет реформ. Они являются не столько переходом от плановой экономики к рыночной, сколько внедрением элементов рыночной экономики в плановые системы. На микроэкономическом уровне наблюдается широкое внедрение элементов рыночного обмена, в то время как на уровне макроэкономического регулирования во многом сохраняются плановые или квазиплановые практики.

Эта экономика, с моей точки зрения, не является смешанной. Она фундаментально плановая.

Все основные инструменты, практики и институты макроэкономического, и даже микроэкономического регулирования несут плановый, командно-административный характер. В основе этой экономической модели лежала очень специфическая и уникальная реформа цен.

В конце 80-х годов она сочетала параллельно внеплановое и плановое ценообразование, но уже точно с середины 90-х сформировалась модель, которую я лично называю многоколейной. Это значит, что регуляторы договариваются с экономическими акторами, с производителями, и производители договариваются между собой под эгидой регуляторов о том, какое количество товаров и услуг они будут производить по плановым ценам, а какое — по внеплановым, а, по сути своей, договорным ценам.

Я называю эту систему многоколейной потому, что сколько акторов, столько и колей, договоренностей между ними, столько и государственных квот. Современная китайская экономика представляет собой почти бесчисленное количество этих договоренностей между акторами под контролем регулятора.

В одном флаконе эту систему держит партия, государство и партийно-финансовый симбиоз.

Конкретно это выражается в том, что значительная часть рычагов экономического контроля, прежде всего в сфере финансов, находится у регулятора-патрона в лице партийного государства ленинского типа. Национальная финансовая система в широком смысле этого слова до сих пор находится практически полностью в руках этого государства. В любой момент патрон в виде партийного государства и его институтов может пересмотреть сделку с производителем или потребителем на своих условиях.

Естественно, эта договоренность — не игра в одни ворота. Но никаких формальных правовых и прецедентных инструментов либо нет совсем, либо они очень незначительны. Речь идет по сути дела об огромной договорной экономике нового типа, где экономические клиенты договариваются с регуляторами в лице институтов партийного государства об условиях своего участия в сложном политэкономическом процессе производства, получения и распределения (перераспределения) ренты.

Это модель Дэн Сяопина. Такая реформа цен началась в январе 1979-го года, и постепенно, с конца 1984 года, она вошла в свою наиболее активную фазу.

Все основные достижения и проблемы, все основные структурные и динамические характеристики этой многолетней модели сформировались к концу 1980-х годов.

Потом были события 1989-го года, кризис, попытка отката, восстановления директивного ценообразования, но из этого ничего не получилось. К середине 1990-х годов произошел передел сфер влияния. Если раньше центральные ведомства преимущественно определяли вышеописанные договоренности, то в середине 1990-х годов и вплоть до сегодняшнего дня их определяют во многом региональные, провинциальные и уездные.

При этом центр сохранил за собой все основные инструменты макрорегулирования — кредитную политику, денежную политику, налоговую политику. И, естественно, монополию на насилие в классическом партийно-государственном смысле этого слова, в том виде, в каком мы ее знаем по другим системам государственного социализма.

Почему это опасно

Эта система имеет и свои колоссальные плюсы, и, с моей точки зрения, летальные минусы. Плюсы — это экономический рост, повышение благосостояния, увеличение совокупной мощи государства, становление Китая как второй экономики мира. Все это благодаря модели договоренностей в условиях патрон-клиентской партийно-государственной системы, которая идеально вписалась в институциональные, социальные и культурные основы китайского партийного государства, в том виде, в каком она существовала на момент начала реформ и далее.

Условий для формирования подобной системы никогда не существовало ни в Советском Союзе, ни в его сателлитах — странах Центральной и Восточной Европы, которые пытались двигаться по пути рыночных реформ при коммунистах. Мировозренчески я не являюсь сторонником такой системы, но с технической точки зрения “китайская многоколейка” — это гениальный паллиатив.

Что в ней плохого и, я боюсь, летального? Главная проблема этой системы заключается в том, что она функционирует по принципам мягкого бюджетного ограничения. Государство спасет. Государство не позволит разориться.

Плюс, все эти договоренности о том, как этой клиентелле, даже неэффективной, спекулятивной можно выживать в этих условиях. Партийное государство со своей стороны тоже не может взять и обрезать эту клиентеллу, потому что это сообщающиеся сосуды.

Эта система так и не создала реальных рыночных механизмов, которые бы позволяли избавляться от макроэкономических пузырей, долгов в области недвижимости, в области банковского сектора. То есть эта система, по сути дела, количественно очень эффективна, но качественно неэффективна.

Пока ее развитие находилось на начальных или на средних стадиях, это было приемлемо. Но к концу нулевых годов объемы макроэкономических диспропорций не замечать было уже нельзя. И это не чисто экономические проблемы, это проблемы, связанные с регионализацией страны, с коррупцией, с социальным недовольством, с социальным расслоением и так далее.

Начало выраженного кризиса “китайской многоколейки” связано было с тем, что после глобального финансово-экономического кризиса в 2008-м году Китай оказался перед лицом резкого падения спроса на свою продукцию на развитых рынках. Опасаясь роста безработицы, Китай в 2009-м году начал беспрецедентную в своей истории кампанию по внедрению финансовых стимулов.

С 2009 по 2010 год в китайскую экономику было закачано через государственные инвестиции и всевозможные другие каналы, по официальным данным, порядка четырех триллионов юаней, а по неофициальным оценкам — порядка шести триллионов.

Китайская экономика не справилась с таким объемом ликвидности. Объемы инвестиций в ВВП доходили до 60%. А потребление составляло по официальным оценкам порядка 40% ВВП (и это еще хорошо, если реальное потребление составляло хотя бы 30%).

Реально капитализация для предприятий происходила не на фондовом рынке, а через банковские кредиты. Произошел непропорциональный рост кредитования — кредиты никто не возвращал или возвращал частично. Произошел рост теневого банкинга, когда огромные деньги, закачанные в госбанки, эти самые госбанки начали выводить по серым схемам, передавая их всякого рода частным структурам, “инвестиционным компаниям” и “фондам” для перекладывания из кубышки в кубышку под все более высокий процент.

В тени китайской экономики

В итоге за пределами официальной государственной отчетности банковской системы сформировался такой объем незаконных, полузаконных, непонятных, непрозрачных финансовых операций и кредитно-долговых цепочек, которые, по самым скромным подсчетам к 2013 году в стоимостном выражении приближались к 50% валового внутреннего продукта. При этом государство отдавало себе отчет, что оно эту ситуацию полностью не контролирует.

В 2011-м году у центральных регуляторов окончательно сформировалось понимание того, что дальше так жить нельзя, что надо с этим что-то делать. Власть беспокоили, прежде всего, четыре вещи.

Во-первых, это резкий рост внутренней задолженности, по ряду оценок выше 300% к ВВП. Учитывая отсутствие четкого разделения между государственными и корпоративными активами, это, по своей природе, государственный долг. Государственный долг в таких объемах и при такой структуре — кредитором последней инстанции формально выступает ЦБ, но в реальности это партизированное правительство, распоряжающееся госбюджетом — вряд ли когда-либо может быть возвращен.

Во-вторых, это расширение теневого банкинга, который центральные регуляторы контролировали очень плохо. Они понимали, что за пределами официальной отчетности госбанков существует до 50% стоимости в ВВП.

В-третьих, регуляторов беспокоило сокращение эффективности инвестиций. Произошло резкое удорожание производства продукции — то есть снижение экономической эффективности на единицу вложенных средств. Если раньше, условно, 1% ВВП можно было получить, вложив, скажем, 10 юаней, то уже в 2012-2013-м году для получения того же 1% ВВП нужно было вложить 30 или 40 юаней.

Наконец, регуляторов беспокоил совершенно фантастический объем монетизации экономики. Они сами признавали, что объем наличности в экономике ровно в два раза выше стоимости ВВП, то есть самый высокий в мире. Несмотря на всю цифровизацию, все предпочитают работать с налом, потому что никто никому не доверяет.

Кредитор последней инстанции один — это партийное государство ленинского типа.

Юань же практически неконвертируемый по счету движения капитала, и поэтому доллар является ключевым инструментом внутреннего регулирования денежного предложения. В зависимости от того, какой государство устанавливает курс юаня к доллару и какой процент по кредиту, такое количество денег вбрасывается в экономику, и таким образом пытаются регулировать структурные и качественные характеристики экономического роста.

Львиная доля этих инвестиций уходила не в производство, а в недвижимость и на фондовый рынок. Это очень беспокоило руководство. Они понимали, что плохо контролируют этот процесс. С конца 2011-го года и вплоть до 2013-го года это была главная тема в китайский экономический прессе. В экспертном сообществе возник консенсус, что нужно проводить финансовую либерализацию для решения этих проблем.

Может ли Китай отказаться от коммунистической идеологии, сохранив модель развития экономики

Китайская система нереформируема в принципе. Дело не в культуре, дело не в идеологии. Дело в том, что если начать переходить к капитализму, то институциональная система партийного государства рухнет, как это случилось в Советском Союзе и в других бывших соцстранах Центральной и Восточной Европы. Потому что необходимо переходить не к многоколейному, а к реально рыночному ценообразованию.

Это реально шоковая терапия, это введение нерегулируемого ценообразования, нерегулируемой кредитно-депозитной ставки, переход к полной конвертации юаня или, по крайней мере, к конвертации по счету движения капиталов. Это предполагает демонтаж огромных объемов не только чисто экономической, но и политической институциональной сферы. Это невозможно было сделать по практическим соображениям.

Кроме того, после распада СССР шоковая терапия была исключительно болезненной, но вынужденной. А в Китае такой ситуации технически пока не возникало. И при этом население как и Советского Союза, так и Китая выступало против радикальных реформ ценообразования.

События 1989-го года, которые принято считать студенческими демократическими выступлениями, на самом деле, были изначально массовыми народными, в которых были и антиреформаторские составляющие, связанные с протестами против попытки радикализации реформы цен в 1988-м году.

То есть общество показало, что не готово к такого такого рода реформам. Более того, и экономическая система показала, что она не готова. Когда пошли разговоры о радикальной реформе цен рыночного характера, китайская экономика летом 1988-го года вошла в состояние гиперинфляции. Пришлось включить централизованные механизмы регулирования.

С моей точки зрения, идеология здесь почти не при чем. Это институциональный каркас. Предположим, вы начинаете проводить реальную реформу цен, реальную реформу собственности и реальную реформу макроэкономического и микроэкономического регулирования.

Переводите все с квазиплановых рельс на рыночные, капиталистические. И партийное государство просто рушится.

В КНР это точно не вопрос идеологии как таковой, хотя она при этом сценарии рушится автоматически. Это вопрос интересов партийного государства, это вопрос интересов значительной части по крайней мере городского населения и элит. Такого рода переход нарушает контракт с элитами.

Для чего нужна идеология в такого рода режимах? Они формируются как идеократии. Идеология легитимирует власть, существующее марксистско-ленинское государство. Приезжая в Китай, я как бы чувствовал себя в Советском Союзе своей ранней молодости.

Политика определяет экономику, идеология легитимирует политику и при этом все структурируют практические интересы элит — институциональные, экономические, социальные и политические расклады. Это все в одном флаконе, вы не можете это разорвать.

Какой экономический путь выбрал Си Цзиньпин

К началу 2012 года стало понятно, что с экономикой надо что-то делать. Возник консенсус о необходимости финансового дерегулирования, чтобы снизить накал макроэкономических диспропорций и перейти в идеале к некой новой модели экономического роста. Она должна была базироваться не на государственном закачивании денег в экономику, а на росте потребления, на росте инноваций.

Си Цзиньпин не очень хорошо разбирался в экономике.

В ноябре 2012 года в кулуарах XVIII съезда партии была договоренность, что он берет на себя политику, кадры, идеологию, лидерство, а практическую экономику — как экономическую стратегию, так и экономическую политику, берет на себя премьер Ли Кэцян.

И Си с этим согласился. Си Цзиньпин не выступал против финансового дерегулирования, против этих реформ нигде, ни де-юре, ни де-факто.

Курс Ли Кэцяна на финансовое дерегулирование начался в марте 2013 года. Шел разговор о том, что Китай начинает функционировать как нормальное рыночное государство. Есть ключевая ставка, по которой банки получают деньги от Центрального банка, а банки уже выставляют свои собственные кредитные и депозитные ставки, как они считают нужным, ориентируясь на общую экономическую ситуацию и на ключевую ставку Центрального банка. При этом государство постепенно переходит к сокращению прямого рефинансирования государственных банков из Госбанка. Насколько можно судить, такова была стратегическая задумка. Одновременно с этим были введены драконовские меры в отношении теневого банкинга: контроль за объемом банковских активов, резко ужесточились требования к банковскому резервированию.

При этом никто ничего не еще не начинал дерегулировать. Но было понятно и на уровне риторики, и на уровне практических действий, что все идет в этом направлении с середины марта 2013 года.

В итоге все это привело к саботажу реформ банками. 20 июня 2013 года они практически заморозили межбанковское кредитование. Ставка по нему взлетела за сутки с 7% до 30%.

Это случилось потому, что банки испугались. Они не поверили в то, что государство дерегулирует кредит. Сколько было разговоров за последние 25 лет о том, что надо дерегулировать кредитную ставку, сколько раз к этому подходили? Никто ничего не сделал. Какие были основания полагать, что это сделают сейчас?

При этом банки поверили в то, что государство дерегулирует ставку по депозитам. А значит, скорее всего, депозитные ставки взлетят, а кредитные ставки останутся относительно низкими. И тогда госбанки не смогут снимать традиционную «пенку» с разницы между относительно низкими депозитными ставками и относительно высокими кредитными ставками.

Центральные регуляторы начали резко душить теневой банкинг и ужесточать требования к резервированию, резко сократив при этом рефинансирование госбанков из бюджета.

Партийно-государственные банкиры сказали: нет, ребята, так не пойдет, и фактически саботировали межбанковское кредитование.

Экономика встала и случилось то, о чем я говорил в 2011-м году своим китайским коллегам. Юридические и физические лица рванулись обналичивать свои счета. Компьютерная банковская система рухнула в общенациональном масштабе, не только межбанковские переводы, но и ритейл. Кредитование рухнуло. Между 21 и 25 июня 2013 года китайская экономика находилась на грани финансового обвала.

Только после этого государство начало все отыгрывать назад. За пять суток финансовая система восстановилась. Это означало, что реформа по дерегулированию не проходит. Клиентов системы она пугает, нет драйверов либеральных финансовых реформ, население боится, банковская система этого не хочет. Казалось бы, коммерческие банки, рыночная экономика, вперед, ребята!

Парадокс: банкиры не хотят финансовой либерализации. В реальных рыночных экономиках авторитарного типа, где государство контролировало банки, от Испании до Тайваня, банкиры спали и видели, когда их освободят от госконтроля, дерегулируют ставки и т.д.

Именно с этого момента экономика начала падать, причем радикально. Где-то в конце февраля-начале марта 2014-го года Си Цзиньпин вызывает Ли Кэцяна на ковер и говорит: что ты творишь? Вопрос дерегулирования был снят с реальной повестки дня.

Но было понимание того, что снова искусственно стимулировать экономику нельзя, потому что она не переживет еще одного большого стимулирующего пакета. Поэтому началось паллиативное, точечное ее стимулирование. С 2014-го года снова пошел рост объемов кредитования, долгов и так далее. Снова стали расти цены на недвижимость, возобновились все прежние диспропорции.

Ли Кэцян свою должность не потерял, но теперь Си Цзиньпин занялся экономикой. Весной 2016-го года состоялся переход к так называемой “реформе сферы предложения”. Это была командно-административная борьба с излишними мощностями, с неэффективными производствами. В ее рамках доходило до регулирования деятельности конкретных банков и предприятий.

Экономика продолжала падать. Она ждала продолжения мощного финансового стимулирования, а государство ей этот стимул, во всяком случае, в прежних масштабах, давать определенно отказалось. Прежние проблемы остаются. Совершенно непонятно, что с этим делать на этом фоне торговой войны с США и эпидемии коронавируса.

У Си Цзиньпина явные проблемы с новой экономической стратегией.

У него есть только одна, единственно возможная стратегия, не нарушающая фундаментального контракта с элитами — это стратегия дальнейшего финансового стимулирования экономики. По сути дела, это прежний инструментарий эпохи Дэн Сяопина. КНР не перешла ни на какую новую модель экономического роста, ничего из этого не получилось. Качественного скачка потребления не произошло, а темпы роста снизились.

Попытается ли власть решить проблему за счет Тайваня

Боюсь, что в перспективе этот сценарий исключить нельзя. Сейчас Си Цзиньпин идет на третий срок, XX съезд буквально на носу. Политический класс КНР может его имплицитно спросить: а чего, собственно, Вы добились в экономическом плане? В социальном? Вы, дорогой товарищ, с США перессорились со страшной силой. Смотрите, что происходит в Восточной Европе вокруг Украины, и на это Вы никак не можете повлиять. Вы чем хороши-то? Я допускаю, что тут с его стороны может возникнуть желание слегка повоевать, и понятно, на каком направлении, потому что других вариантов нет — в направлении Тайваня.

Но если это и будет, то не в этом году и не в следующем. В КНР понимают, что не готовы. Современная китайская военная мысль весьма консервативна. Она отдают себе отчет в том, что это будет очень тяжелая операция, и потери будут огромные. Понятно, что и Тайвань не будет сидеть сложа руки, и американцы тоже, даже если американских войск там не будет. Это вполне может оказаться победой, но, так сказать, пирровой.

Кто-то в руководстве КНР действительно понимает, что это приведет к еще большим экономическим проблемам, кто-то — нет. Там есть очень много здравых людей. Но у меня иногда складывается впечатление, что они думают о Тайване, как некоторые руководящие кадры думали в России перед началом спецоперации на Украине. Мол, мы зайдем туда ограниченной группой войск и народ встретит нас позитивно.

Слухи о перевороте в Китае перед XX съездом дают дополнительную пищу для размышлений. Они, конечно, указывают не столько на переворот как таковой — его то, скорее всего, как раз и не было — сколько на острейшую политическую борьбу накануне XX съезда КПК. Вряд ли этот дым совсем без огня.