Учредитель благотворительного фонда помощи хосписам «Вера» Нюта Федермессер дала интервью программе «Вы держитесь!» с Марианной Минскер на RTVI. Она рассказала, что повлияло на состояние благотворительности в России, что происходит в петербургском интернате, где умирали пациенты, и почему она сама не хочет эмигрировать из страны.
О том, почему долго не давала никаких интервью
Никакой прямой просьбы или запрета точно не было. Но я, мне кажется, как очень многие, наверное, жители нашей страны все-таки очень тяжело переживаю все происходящее. И есть какие-то вещи, на которые нужно много ресурса, и этого ресурса, этих сил просто нет. К сожалению, а может, к счастью, мы так устроены, что мы привыкаем к разным обстоятельствам, и сложные обстоятельства тоже становятся привычными. И я на каком-то этапе поняла, что я готова снова к интервью.
Понятно, что я старалась уходить от политически окрашенных каких-то разговоров, которых оставшаяся журналистика очень хотела. Но мне это не нужно, не интересно, не важно, и я не хочу быть человеком, который отвечает на любой вопрос по актуальной повестке.
О жизни в России
Очень много друзей, и знакомых, и близких родственников уехали из страны. И я, безусловно, про это очень много думала, но я никогда не могла и не могу себя представить вне России.
У меня очень, наверное, к сожалению, имперское представление о том, что такое родина, потому что я вообще-то родилась в Советском Союзе и в советской стране.
Мама моя корнями донская казачка, но она всю жизнь прожила в Литве, училась, взрослела. Папа — с еврейскими, стопроцентно еврейскими корнями, и его жизнь из Белостока в Польше потом перевела в Ташкент в Узбекистане, и потом — Москва. Я все это ощущаю какой-то своей землей <…>.
Я могу как угодно относиться к происходящему в стране. Это моя страна. И я хочу тут находиться, я буду тут находиться. Я чувствую себя здесь на своем месте.
Я помню момент, когда я пошла к священнику своему (наверное, можно говорить «духовному наставнику») в ужасе. Мне все говорят, что надо [уезжать], я не хочу, не могу. Почему? Что мне делать? И он мне говорит: «Слушай, а как ты считаешь — вот в других странах мира происходит что-то, с чем люди не согласны, они все бросают и уезжают в другую страну?» Я говорю: «Нет». Он говорит: «А ты почему должна?» <…> Я не уеду, я надеюсь, никогда. Это моя земля. Ощущение родины — это ощущение корней в первую очередь.
О военной операции на Украине
Момент начала СВО я очень хорошо помню. Я помню точку, место, время, где я находилась, где я это услышала. Это было в Нижегородской области во время командировки. И я помню, как все люди вокруг себя вели — что в гостинице на завтраке (типичная гостиница, где останавливаются командировочные) все сидели в глухом молчании, смотрели в телефоны, и была тишина, в которой никакие даже ложки не звякали <…>.
К сожалению, ты понимаешь, что твое восприятие чудовищных новостей, которые мы каждый день слышим, перестает оставлять такие шрамы. Хорошо это или плохо? Это и хорошо, и плохо. Это чудовищно, потому что это короста, которой мы обрастаем. Это хорошо, потому что это сохраняет нас для близких людей, для себя, для работы.
<…> К счастью, люди, которые работают в сфере благотворительности, люди, которые работают в хосписе, в паллиативной помощи — у нас не возникает этот вопрос о смысле [жизни]. Мы знаем, зачем мы просыпаемся. Но это такая чудовищная дихотомия, когда я годами борюсь за качество каждого дня жизни тяжело болеющих или пожилых людей, или неизлечимо больных детей, и при этом гибнут абсолютно здоровые и молодые люди, военные или мирные жители, с обеих сторон. Это чудовищно.
В этом смысле говорить о какой-то поддержке, одобрении — ну, конечно, нет. Но, к сожалению, наверное, и возраст тоже уже начинает к какой-то мудрости приводить. Ты понимаешь: есть вещи, которые ты можешь изменить, и есть, которые ты не можешь изменить.
О состоянии благотворительности в России
Благотворительность, как и любая другая тонкая сфера, подстраивается под запросы общества. Она не может оставаться вне запросов общества.
Благотворительность очень изменилась из-за закона об иностранном агенте. Это то, с чем я никогда не смогу согласиться. И я имею право про это говорить.
Я ходила в Минюст, встречалась с руководством, с чиновниками. Мне несколько некоммерческих организаций удалось отбить от попадания в эти нелепые списки, [про] которые многие люди в стране считают, что это честь — там оказаться. Вот это разрушает сферу благотворительности точно.
Но то, что благотворительность приспосабливается под запрос, или где-то соглашается с какими-то требованиями государства, с которыми не согласилась бы в других обстоятельствах — ну, так обстоятельства меняются. Когда мы с вами все надели маски, вряд ли мы все были в восторге от этого, но мы это сделали.
Когда ты сейчас оказываешься в ситуации, что, если ты хочешь получать государственное финансирование, будучи в благотворительной сфере, ты каким-то образом должен помогать, например, беженцам… Ну, вот фонд «Вера» занимается паллиативной помощью. Если в паллиативной помощи нуждается человек из Луганской области или из Марокко, или откуда угодно — мне вообще все равно.
И если ситуация такова, что сейчас окажется, что в паллиативной помощи будут нуждаться беженцы с той или иной стороны, они окажутся в Москве — я буду биться за то, чтобы они получили эту достойную помощь <…> Ощущение, которое во мне, наверное, окончательно сформировалось — что человек всегда важнее, любой человек всегда важнее, чем любые внешние обстоятельства.
О негативном отношении к благотворительным организациям
Всегда были люди, которые говорили: «Ой, мы не верим в благотворительность, вообще порядочных фондов не существует». И они всегда будут.
Я вчера как раз читала такое письмо, которое пришло в питерский благотворительный «Хоспис на дому», который финансируется фондом «Вера». И там как раз девушка, потерявшая маму под опекой этого хосписа, написала письмо благодарности и сказала: «Я до того, как нас коснулась эта беда, очень плохо относилась к благотворительности, к фондам. Я не верила в то, что это может быть правдой. Мы похоронили маму. Спасибо за то, что вы изменили мое мировоззрение». И, вы знаете, это такая чудовищная цена, такая чудовищная плата за то, чтобы поверить во что-то светлое.
Я буду рада, если люди, которые считают, что все эти фонды — это ложь, обман, «пятая колонна», если они проживут жизнь и умрут с этой верой, потому что им никогда не понадобится никакая помощь. Счастливые люди, да слава Богу.
О поправках к закону о психиатрической помощи
В 2023 году в России были приняты поправки в закон об оказании психиатрической помощи, отменившие необходимость создания отдельных и независимых служб защиты прав пациентов психоневрологических интернатов (ПНИ). Профильные благотворительные организации критиковали поправки как ограничивающие права пациентов. Федермессер на заседании комитета Госдумы по охране здоровья эмоционально выступила против законопроекта, обвинив депутатов в трусости.
То, что на первый взгляд выглядело как проигрыш или поражение, на самом деле — офигительная победа. Во-первых, внимание, которое было привлечено к теме. Количество людей, которые из-за того, что произошло в Думе, из-за моего эмоционального всплеска, начали колупаться и думать вообще: «А что это? Что-то она там рыдает, орет». Мы это донесли до очень многих людей.
О ситуации в петербургском ПНИ-10
В апреле 2023 года Федермессер заявила, что в Санкт-Петербургском психоневрологическом интернате № 10 из-за плохого ухода умерли семь пациентов. Следственный комитет возбудил уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного ч.3 ст. 109 УК РФ (причинение смерти по неосторожности). По данным следствия, сотрудники ПНИ «вследствие ненадлежащего исполнения своих профессиональных обязанностей по уходу за гражданами, страдающими психическими заболеваниями, допустили по неосторожности в период с 2022 года наступление смерти шести проживавших в интернате совершеннолетних постояльцев». О результатах расследования не сообщалось.
Слава богу, эта чудовищная история все-таки привела к смене директора в ПНИ-10. Там сейчас удивительная совершенно женщина руководит, Светлана Белая, которой досталось такое тяжелое наследие. Это самый крупный интернат страны, больше тысячи человек на одной территории.
Дай вообще ей бог сил и здоровья. Она удивительная. Она стала студенткой нашего «Института советников». Она с невероятной отзывчивостью, до слез иногда переживает, что у нее не получается быстро что-то изменить. Но там уже ситуация изменилась. Это уже другая организация, там уже другая жизнь в ней.
О своей книге «Камера хранения»
Для начала я бы хотела, чтобы поняли все, что я не писала книгу. Не то чтобы ее писали какие-то литературные рабы. Я иногда пишу тексты для социальных сетей. И вот из этих текстов, которые были опубликованы, складывается книга, которую предложило издательство, предложил редактор, помогла скомпоновать удивительная подруга Ирина Левитанская. То есть специально сесть, открыть и начать с первой главы — такого не было.
Хотя я должна честно сказать, что я сейчас вот впервые понимаю, что то, что мне нужно сделать, и мой план на 2025 год — это написать как раз книгу. Условный учебник — но в научпоп, в нон фикшн-стиле — технологии заботы по тем правилам человечного отношения к тому, кто слабее, которые мы, работая в хосписах, чувствуем, рассказываем друг другу, показываем друг другу. Но я с ужасом поняла, что они никогда не были описаны нигде.