«Я антибольшевик, но не антисоветчик». Ник Перумов — об орках, религии и жизни в США

Могут ли орки быть добрыми? Как реагировать на сравнения России с Мордором? Где у Толкина описана Сталинградская битва? Способны ли книги примирять людей? Об этом и многом другом писатель-фантаст Ник Перумов рассказал в специальном интервью RTVI.

О популярности экранизаций фэнтези

Сейчас наконец выросли, заматерели, добились соответствующего положения те люди, которые зачитывались этими книгами в молодости и в юности. Они получили технические возможности, бюджет, они стали продюсерами, исполнительными директорами.

Мне кажется, что во многом здесь сыграло роль такое, знаете, детское желание увидеть то, чем зачитывался в детстве, на большом экране. Когда читаете книгу хорошую, думаете: «Эх, вот увидеть бы это в кино, вот эту битву от горизонта до горизонта, чтобы все взрывалось, горело, чтобы драконы, чтобы корабли, чтобы рыцари скакали!». На экране увидеть, не только в своем воображении. И вот эти люди, они это сделали. То есть мне кажется, что кроме всяких бизнес-интересов, желания заработать и т. д., играет роль и такой очень-очень субъективный и трудно формализуемый мотив.

Ну, а вообще, фэнтези — это очень древний литературный язык, это первый литературный язык человечества, который оно изобрело для передачи каких-то моральных максим. Все мифы — это что?

Это фэнтези. Когда Гомер писал «Илиаду» и «Одиссею», олимпийские же боги не докладывали ему о своих делах, любовных похождениях, ревности, своих страстях. Это все он создавал из своей головы, то есть писал фактически первый фантастический роман, да еще и в стихах.

Именно вот этот язык — он существует столько, сколько существует человеческая раса, человеческая цивилизация <…> Поскольку этот язык настолько универсален, то с появлением новых выразительных средств, киносредств прежде всего, возможности визуализации, компьютерных технологий это все и пришло наконец на экран.

О русской литературе

Русская литература — неважно, какую форму она принимает, — она всегда о главном: о душе, о выборе, к чему все сводится. Господь даровал нам свободу воли, свободу выбора между добром и злом, и он не вмешивается в этот наш выбор. Поскольку мы созданы по его образу и подобию, он имеет эту свободу — и эту же свободу получили мы. Поэтому русская литература всегда была именно об этом выборе.

И можно писать об эльфах и орках, можно писать в жанре стимпанка, можно писать о космосе, звездолетах и лазерах, но главный вопрос все равно останется. Это нас на самом деле отличает от западной литературы (ну большинства), где всегда было очень четко очерченное зло и очень четко очерченное добро.

У нас тоже есть подобного рода литература. Это военная проза, проза о Великой Отечественной, где враг — немецко-фашистские захватчики, как говорили в моей юности, или просто оккупанты — они всегда представали какой-то абсолютно серой, неразличимой массой.

О чем большинство наших военных романов? О том, что есть взвод, есть рота, есть полк, который держит безымянную высоту. Вот на него надвигается эта сила, страшная сила, необоримая сила. И люди, тем не менее, русские люди встают перед этой силой, встречают ее грудь в грудь, побеждают даже ценой своей жизни. Но сама мотивация этой силы, которая на них идет, она авторов лейтенантской прозы не интересовала.

Ни Бондарев, ни Богомолов, ни Некрасов (автор «В окопах Сталинграда») — они не занимались мотивацией немецких солдат и офицеров, это был не их вопрос <…>

То есть жанр такого рода, где зло абсолютно обезличено и нас интересует внутренний конфликт наших героев, которые этому злу противостоят, — это другой жанр, не менее уважаемый

Просто фэнтези, по крайней мере в значительной части русских авторов, — это скорее, знаете, как исследование гражданской войны, когда у каждой стороны есть своя правда и интересно именно эти две правды исследовать, столкнуть людей, заглянуть в переплетение их судеб.

Могут ли орки могут быть добрыми и человечными?

Ну, в моей вселенной — да, но не только в моей на самом деле. Если мы вспомним знаменитую игру «Мир Варкрафта» (или, как она оригинально называется, World of Warcraft), там орки — это вполне такие неплохие ребята. Простые, грубоватые, но высоко ценящие честь, держащие свое слово, и у которых конфликты внутренние происходят потому, что кто-то из их предводителей нарушает законы чести. То есть и в западной культуре орки — не всегда абсолютное зло, которых нужно экстерминировать всеми мыслимыми способами.

Поэтому, собственно, «Варкрафт» был так популярен у русских игроков, и, наверное, неслучайно на русских серверах было такое большое количество людей, которые играли за орков и их союзников — как раз потому, что нам более интересно найти другую правду в конфликте, постараться понять другого. А понять другого — это уже сделать шаг к тому, чтобы этот конфликт привести к какому-то разрешению.

О сравнениях России с Мордором

Этот нарратив про эльфов и орков абсолютно не нов. Собственно говоря, это вполне использовали нацисты, которые поднимали тот же самый мотив, что, как Зигфрид или Беовульф, они защищают маленький уютный европейский мирок от всяких страшных монстров, которые выползают из тьмы внешней. Точно так же и здесь.

Но интересно то, что русская культура на подобного рода обзывалки детские не реагирует. Как раз наоборот, мы делаем из кажущегося нашим противникам обидного прозвища символ контркультуры. Ах, вы называете нас орками? Ну, мы покажем, что орки — это такие пусть не всегда суперстильные ребята, но у которых крепкие дубины, острые мечи, прочные щиты и которые дерутся за своих до конца. То есть из того, что должно нас унизить, мы делаем фактор контркультуры, нашего контрнаступления.

Обзывание нас орками оборачивается как раз против тех, кто нас так пытается оскорбить, унизить, разозлить.

Это смешно, конечно, потому что, как я сказал, даже в западной культуре орки перестали быть однозначным злом, а превратились в такое интересное, крутое воинское сословие, которое всем пропишет ижицу, в том числе и эльфам, и гномам, а если надо, то и хоббитам.

Этого не надо пугаться, этого не надо бояться — на это надо реагировать со смехом и принимать это на вооружение, потому что да, в этом наша сила.

Об «образе СССР» у Толкина

Толкин в своих письмах и выступлениях всячески это опровергал. Он всячески отрекался от подобного рода трактовки, было бы несправедливо умолчать об этих его словах.

Но если мы посмотрим, как вообще создано Средиземье, как вообще вот это все спланировано — все то же самое: свет на Западе, и вот с Востока наползает страшная-страшная тьма, которая все собирается поглотить. На вопрос, а зачем этому Саурону поглощать все и что он, собственно, собирается с этим поглощенным делать, — Толкиен это оставлял всегда за кадром. Потому что для него Саурон был как дьявол, как сатана, который вредит, потому что такова его природа, у него нет никакой другой мотивации. Точно так же и у Саурона нет никакой мотивации.

«Властелин колец» — больше религиозный роман, чем политический, хотя, бесспорно, стереотипы отразились в нем. Простейший пример приведу. Решающая битва войны за кольцо разыгрывается под стенами большого города, находящегося в излучине великой реки, пересекающей весь континент Средиземья, и выигрывается эта битва комбинированным ударом с севера и юга. Вражеская армия попадает в полуокружение, после чего рассыпается и бежит.

Тут очень трудно не углядеть прямые аналогии со Сталинградской битвой, которая, конечно, тогда оказала на западный мир огромное влияние, не только чисто политическое, военное, но и культурное.

<…> Толкин, конечно, не мог полностью уйти от каких-то аллюзий. Другое дело, что эти аллюзии нам могут не очень нравиться. Но опять же, как я сказал, мы берем и превращаем то, что нацелено против нас, в оружие против тех, кто это на нас направил.

О том, следит ли за политикой

Знаете, мне трудно говорить на эту тему прежде всего потому, что о многих вещах я запретил себе говорить. И не потому, что я живу там, где живу, а потому, что о многих вещах имеют моральное право говорить люди, которые находятся в гуще этих событий. Это высокое право, которое нужно заслужить — иметь право говорить о многих вещах.

Я не пишу ничего о нашей специальной военной операции именно потому, что я считаю, что не имею на это морального права. На это моральное право имеют люди, кому угрожают снаряды, которым угрожают бомбы, которым угрожают беспилотники, которые уже долетают и до Москвы. Они имеют высокое право говорить слова о чести, о долге, о достоинстве. Для меня это тяжелый вопрос, но я бы покривил душой, если бы сейчас начал рассуждать на эту тему.

А что касается американской политики… Ну, понимаете, здесь никакой политики нет, здесь люди давным-давно от этой политики оторваны.

Здесь все решают какие-то элитные круги, и обычный человек просто может как-то стараться здесь выжить, ибо от него здесь абсолютно ничего не зависит.

О жизни в США

Когда-то давно мы жили в Техасе, уже довольно давно живем в Северной Каролине, работаем в университете. Это печальная реальность, конечно. Как всякие русские люди, естественно, мы хотим вернуться, но увы, увы, увы…

Мы же не эмигранты и не беженцы какие-то. Мы не уезжали для того, чтобы поносить нашу родину и поливать ее грязью, заслуживая этим какие-то плюшки и пряники.

Уезжали просто потому, что надо было где-то работать, а в рынок мы не вписались. Книги — это было такое, знаете, больше увлечение, чем серьезное… Ну а сейчас, когда изменились представления публики, вообще об этом смешно говорить.

Наша профессия, работа в лаборатории — она, к сожалению, на родине практически не востребована. А даже кто востребован, то везде нужны молодые, а когда тебе, увы, 60, то уже дело твое не настолько хорошо. Опять же повторюсь, это очень тяжелая для меня тема. Я всегда старался как можно чаще приезжать и стараюсь приезжать [в Россию]. Это сейчас стало трудно, но без России, без связи с родиной мы ничто.

Об отношении к нему в США после начала военной операции

Ну, я бы солгал, сказав, что [отношение] изменилось. Нет, потому что, как я уже сказал чуть раньше, люди, которые здесь работают, которые нас окружают, они заняты, собственно говоря, своим собственным выживанием, им не до всех этих высоких материй.

И если вообще этот конфликт здесь кого-то волнует, то абсолютно не тех самых простых американцев, не простых людей, которые должны много и тяжело работать, чтобы свести концы с концами.

Поэтому я не могу сказать, что отношение к нам как-то изменилось в худшую сторону. Но, может быть, потому, что мы живем на юге. Это такие, знаете, небольшие города. Люди здесь, как я сказал, заняты своими делами, а вот политика — это для них где-то там, это делается в Вашингтоне, может быть, в Нью-Йорке, может быть, в Лос-Анджелесе, но не вот здесь у нас.

О своем мировоззрении

Я всегда говорил о себе, что я антибольшевик, но я не антисоветчик. Это большая разница на самом деле.

Антисоветчики — это те, которые желали и желают гибели нашей стране, нашей с вами стране, какую бы форму государственности она ни принимала: будь то Российская империя, будь то Московское государство, будь то Древняя Русь, будь то Советский Союз или будь то нынешняя постсоветская Россия.

Их называют антисоветчиками, это такой более широкий термин. Но каждый раз оказывается, что эти люди ненавидят просто любую форму государственного бытия русского народа, считают сам русский народ неполноценным и не заслуживающим, не имеющим право на жизнь на земле.

А антибольшевизм — это неприятие самого Октябрьского переворота, неприятие его методов, неприятие того, как решались проблемы в то время. И понимание того, что да, Россия находилась на магистральном пути цивилизации, страна стремительно развивалась перед революцией. Но вот действительно, воистину, должны были сойтись так звезды, должно было прилететь очень много «черных лебедей» разом, чтобы раз в человеческой истории удалось такое вот несчастье, которое, к сожалению, случилось на нашей с вами родине.

При этом, естественно, только полный глупец или опять же русофоб может отрицать великие достижения, которых добился русский народ, даже когда жизнь его складывалась в Советском Союзе. Все это — и Победа, и космос, и многое другое, и образование, и здравоохранение — все это было, отрицать это невозможно.

Поэтому в романе «Александровскiе кадеты», который я написал, который, бесспорно, белогвардейский роман, там именно белогвардейцы выступают в качестве позитивной силы — но в этом же романе действует и такой персонаж Михаил Жадов. Комиссар, большевик, вот именно настоящий большевик, который за справедливость, за простой народ, чтобы богатеи не пили кровь из рабочих, чтобы у крестьян была земля. То есть те люди, которые искренне шли в революцию, думая, что они сейчас изменят жизнь к лучшему, построят справедливое общество <…>

Поэтому, как я сказал, нельзя ни в коем случае путать неприятие большевистского переворота с ненавистью или с желанием навредить Советскому Союзу или какой-то иной форме бытия России.

Я приносил присягу Советскому Союзу и от этой присяги не отказывался и не отрекался.

О помощи детям после Чернобыльской катастрофы

Мы тогда занимались прежде всего работой с детьми, которые страдали от лейкемии. Разработать лекарство от лейкемии — это тянет на золотой памятник при жизни. Конечно, мы этого достичь не могли. Но мы занимались поражениями иммунной системы у этих детей, старались определить степень этого поражения, как это можно исправить.

Ведь наш организм на самом деле является самым эффективным средством борьбы с раком. Раковые клетки возникают в нашем теле постоянно, ежедневно, ежеминутно, ежесекундно. Но в громадном большинстве случаев, 99,99%, наш организм их элиминирует (даже, наверное, больше). И только фактически сбои в иммунной системе, как правило, ведут к тому, что эти раковые клетки укореняются, начинают распространяться, ну и возникает болезнь.

В онкологии очень важно было понять иммунный статус пациента, понять, насколько он угнетен, чем его можно поднять, что можно сделать, для того чтобы его усилить. Вот этим мы занимались тогда.

Наша лаборатория была одним из пионеров, которые занимались цитокинами — это вещества, которые регулируют иммунный ответ в организме. Их очень много, они в очень сложных взаимоотношениях, их несколько десятков сейчас уже открыто. Тогда мы занимались именно этим, то есть помогали тем, чем могли помочь — грубо говоря, нашими мозгами.

О сериале «Чернобыль» от HBO

Нет, не смотрел. Не смотрел именно потому, что закон развесистой клюквы никто не отменял. Знаете, я уже приучен к тому, что если на чем-то, сделанном на Западе, налеплена фишка «События происходят в СССР» (или в России) — ну да, [это] та самая развесистая клюква, о которой писал, если я не ошибаюсь, еще Дюма-отец.

О своих читателях

Фэнтези читают абсолютно все социальные страты общества. У меня есть в читателях уже сильно немолодые женщины и совсем молодые мальчики. Можно, наверное, сказать, что всегда книги читает более активно молодежь, но я никогда не задумывался над этим вопросом. Я не пытался выявить свою целевую аудиторию и в нее попасть — я просто писал книги, рассказывал истории. Наверное, поэтому они и прожили так долго.

Самые необычные места [где читают книги Перумова] — это, конечно, фронт, это Донецк, это Луганск. Ну, так, собственно говоря, было всегда. У меня очень много писем от читателей, которые говорили: «Начал читать ваши книги в армии, когда было трудно, когда было тяжело». До всех этих событий, до специальной военной операции. Служба в армии всегда была трудна, это не сахар и не мед. И вот люди писали, что «было тяжело, начал читать, и вот спасибо вам, ваши книги мне очень помогли». Я очень ценю такие письма: значит, что-то действительно сделал, удалось сделать что-то хорошее.

Я имел, конечно же, много читателей на Украине, но что сейчас там происходит с моими книгами, я не знаю. Я думаю, их там уже просто давным-давно не осталось. Я думаю, они сожжены вместе со многими другими произведениями русской литературы или, может быть, не сожжены, а просто списаны валом на помойку.

Поэтому что там сейчас, я не знаю.

Могут ли книги примирять… Теоретически, наверное, да, поскольку мы один народ и, как я сказал, меня читали в Киеве точно так же, как читали в Москве, в Новосибирске, Владивостоке или Петропавловске-Камчатском. Я бы очень хотел, чтобы когда-нибудь эти книги послужили уврачению и улучшению нравов, скажем так, и настроений. Но это не в моей власти уже.

О религиозных мотивах в своих книгах

Помните, в Евангелии от Матфея Спаситель говорит, что «многие будут те, которые назовутся мною, и многих соблазнят»? Так вот Спаситель моих книг — это именно тот, который приходит и соблазняет, который обещает и обманывает. Это лже-Спаситель, собственно говоря, по нашим меркам это Антихрист, это именно тот, который соблазняет людей безопасностью, спасением.

Иисус никого не соблазнял, он не имел в этом никакой нужды: он говорил правду, он нес ту самую благую весть, и ему не надо было никем притворяться. В этом колоссальное отличие между ним и между той вампирической сущностью, которая выступает, прикрываясь именем Спасителя, в моих книгах.

Такого рода вампирическая сущность, конечно, будет создавать вокруг себя подобного же рода вампирический культ, лже-Церковь, где все будет зависеть, все будет построено на подавлении личности, на уничтожении несогласных, на инквизиции в худших ее проявлениях. Так что тут ничего нет удивительного, так оно, в общем, было спланировано. Но, очевидно, я закопал это слишком глубоко <…>

[Верующие] абсолютно не должны оскорбляться. Более того, те люди, которые были реально воцерковлены, кто в этом разбирался, кто это видел, — да, они это видели сразу, естественно. Но, к сожалению, наше общество очень деклерикализировано, то есть, грубо говоря, оно в массе своей ушло из Церкви, что, конечно же, привело к тому, что вот эти какие-то внешние признаки были приняты за чистую монету, поэтому приходится давать такие объяснения сейчас.

Как говорил мой друг и соавтор Святослав Логинов, замечательный наш питерский автор, «объяснения у газетного киоска» — когда автор стоит и каждому покупающему его книгу или журнал с его повестью объясняет: «А вот на самом-то деле я тут хотел сказать вот это!». Как говорил в таких случаях товарищ Сталин, «это наша недоработка».

Три совета начинающим писателям

Совет первый — рассказывай историю, которая интересна тебе.

Совет второй — обязательно доведи до конца первую начатую книгу, не бросай ни в коем случае. Потом, конечно же, будут истории, которые не получат развития, но первую книгу нужно довести до конца, даже если она кажется слабой, неудачной и т. д. Нужно просто получить уверенность в том, что ты можешь довести работу до конца.

И третий пункт — не говори с публикой по-арамейски. Да, очень хорошо, если ты знаешь этот древний язык, но не ожидай, что тебя поймет аудитория. Если ты хочешь, чтобы тебя поняла аудитория, обращайся к ней на понятном ей языке, а не сиди в башне из слоновой кости.