«Я рос среди грандиозных событий моей Родины». Проханов — о войне, империи, бабочках

Писатель Александр Проханов дал интервью программе «Легенда» на RTVI. Он рассказал о своем отношении к русской истории и современной России.

О себе

Александр Андреевич Проханов, 86 лет, писатель. Существо странное, чудом уцелевшее. Предстающий перед вами в нелучшей своей форме, в момент, когда в его сознании всплыли все его заблуждения, превратили его в некое курьезное недоразумение, от чего он не слишком тяготится. Быть может, даже ему нравится оставаться в состоянии этого не принятого миром и людьми существа, страдать от этого и тайно усмехаться.

О своей жизни

Она была огромная, она была разноцветная. Она состояла из морей, хребтов, континентов, мировых столиц, войн, революций, заговоров, женщин прекрасных и ужасных. Она состояла из творчества восхитительного, из творчества, которое доставляло наслаждение и доставляло печаль, творчества, которое было замечено людьми и отвергнуто ими, творчества, через которое я научился познавать мир и прятаться от этого мира. Я прятался от этого мира в творчестве. Поэтому вся моя прожитая жизнь — это огромный сумбур, который вдруг выкатился в мир в моем лице и катился через этот мир.

О воспитавшей его колокольне

У этой колокольни трагическая судьба. Когда она была разрушена, она смотрела на мое окно, тогда она была моей Ариной Родионовной, тогда она была моей хранительницей, берегиней. Ее печальные окна и печальные проемы, где должны были висеть колокола, а зияла тьма, и ее кровля, где когда-то был крест, а теперь вместо креста росли крохотные деревца, занесенные туда ветром… Тогда она была восхитительна, если можно так сказать о разрушенной печальной колокольне. И она учила меня, и не только меня — многих моих сверстников.

Эти колокольни, которые стояли по берегам рек, в деревнях, на излучинах, на опушках — все они были разоренные, и все они говорили целиком с народом. Они внушали народу какие-то огромные мысли.

Мысли о величии русской истории, о Господе, о несчастье, которое постигает нашу Родину, и о том, что за эти несчастья не нужно мстить, не нужно ненавидеть, а нужно просто прозревать это.

А теперь эта церковь, эта колокольня — ее восстановили. Она стала великолепная, у нее на голове золотой купол, сияющий золотой крест. Появились колокола, она стала нарядная. И она замолчала, она мне ничего не говорит. Я ее не слышу.

Может быть, действительно, вот эта разоренная колокольня — это был подлинник. А вот это восстановленное во всем сиянии — это уже такой новодел.

О детстве

В детстве знал, что мой отец погиб на фронте и это огромное несчастье. Я понимал, что это была не уличная драка, это была кромешная война. И все вокруг говорило об этой войне: пионерские песни, которые мы пели, плакаты, картины.

Поэтому я рос не в вакууме, я рос среди грандиозных событий моей Родины.

От отца моего я получил один завет — помнить его бесконечно и знать, что он умер и погиб, и я должен прожить за него эту жизнь, и должен быть безмерно ему благодарным. И знать, что однажды я тоже должен пожертвовать жизнью, чтобы мои дети остались здесь, на земле. Это такая сильная, мощная родовая заповедь. Я постоянно нахожусь в общении с отцом <…> И мое детство, и отрочество прошло среди любящих меня женщин. Меня постоянно любили, лелеяли. Бабушкина любовь была безгранична.

Об СССР

Любая страна, она разделена на уклады, она разделена на страты. Особенно, если эта страна создается в баталиях, в войнах, в стремлениях. В этих стремлениях одна часть населения отсекается, другая побеждает. Россия ведь и сегодняшняя наполнена противоречиями. Мы не единый народ, мы расколотый народ. И Советский Союз был народом расколотым. И когда создавался Советский Союз, было огромное количество принесено жертв, было подавление <…> Когда государство стало ослабевать, когда оно стало истлевать, когда оно ослабело, из этого монолита вырвались все эти стихии, эти противоречия. И одни брали реванш, одни проклинали, другие горевали по поводу того, что их вера, их символы исчезают.

Сегодняшняя Россия ведь тоже создавалась не бархатными руками, она создавалась через чудовищный распад Советского Союза. Этот распад, эти трещины, которые прошли по народам, по странам, по русскому народу прежде всего, они сказываются по сей день и они будут сказываться.

Чего стоит сегодняшняя [***] на Украине, которую мы называем специальной военной операцией? Чего стоят всевозможные бунты и неурядицы среди наших республик? Это все наследие прошлого. И с ним как-то нужно обойтись, и не совсем ясно, как.

Об империи

Россия — это империя. Она была такой в пору Владимира Святого, я ее именую «Первая империя», Киевско-Новгородская. Она была такой в пору Московского царства — «Вторая империя» Ивана Васильевича Грозного. Она была такой в третьей, романовской империи — империя Петра Великого. Такой она была и в недавнем прошлом, в «Четвертой империи» — красной, сталинской империи. И такой она является сегодня, в пятой, путинской империи.

Мы несем в себе множество имперских противоречий, драм. И, конечно, величие политика в том, что вот эти все трещины — чтобы не давать им расходиться, не раскалывать общество. Это колоссальный труд. И, кстати, неприятель видит, как устроена сегодняшняя Россия, видит все каверны, все ее несовершенства, эти трещины. И поэтому удары, которые наносятся по России, они очень целенаправленные, осмысленные. Они усиливают эту внутреннюю рознь.

Политики, которые управляют нашим государством, они должны находить очень тонкие решения. Просто одним насилием, одной властью крепкой, одной дланью ничего не решишь.

Должна быть культура, должна быть вера, должно быть, повторяю, понимание этих тонких энергий, заложенных в каждый народ, а также в каждое сословие. Это целая огромная культура, это симфонизм, это симфония.

О распаде СССР

В последние годы [СССР] само государство было деструктивным.

Государство разрушило страну. Кремль разрушил страну. Госбезопасность разрушила страну. Первые лица государства разрушили страну — Горбачев и Ельцин.

Сейчас, слава Богу, при всех трудностях внутренних , при всей сложности, которую мы получили в наследство, сегодняшняя власть недеструктивна. Она не позволяет разрушать себя изнутри. И поэтому мы не просто уцелели, мы движемся от великих потрясений к величию.

<…> Я не принял это (распад СССР. — прим. RTVI) как данность, как большинство людей. Прежде чем распался СССР, у меня был целый период сражений. Всю перестройку я был воинственным политиком. Я сражался с Кремлем, с Горбачевым, с [Александром] Яковлевым, с [Эдуардом] Шеварнадзе (члены политбюро ЦК КПСС в 1980-х гг. — прим. RTVI), со всеми перестроечниками, за что и получал по заслугам.

Я был советский империалист, и когда распался СССР, я воспринял это не просто как личное мое поражение, хотя это было мое личное поражение — я воспринял это как гигантскую космическую беду, потому что завершалась еще одна русская империя.

О вере в «Пятую империю»

Вначале это не была вера. Это было просто участие в тех процессах, которые начались. Например, был процесс Второй чеченской войны. После Первой чеченской войны это была катастрофа. Россия была повержена. [Террорист Зелимхан] Яндарбиев в своей папахе сидел в Кремле напротив Ельцина, диктовал ему свои условия. Начался распад России чудовищный.

Вторая чеченская война — это было восстановление, очень мучительное и неполное восстановление государственного суверенитета России. И на обоих чеченских войнах я был, хотя я был оппозиционером.

И там, на этих двух войнах, произошла тоже очень большая внутренняя трансформация. Потому что те десантники, которые штурмовали Дом Советов в 1993 году, я оказался в их рядах под Аргуном и видел их, как они сражались за Россию. А я был духовно на их стороне, конечно, рядом с ними.

Трехцветный флаг, триколор, который я не выносил (я, как многие мои друзья, называл его «власовским», он сменил это алое, божественное, красное знамя) — я увидел его в Грозном на разгромленном дворце [Джохара] Дудаева. Этот флаг был закопченный, обугленный, в дырах, с оборванной бахромой. Его установили морпехи. И для меня этот флаг наполнился новым содержанием. Кончился мой антагонизм.

И так постепенно, через эти вот деяния, которые я совершал рядом с мучительно восходящим моим государством, родилась моя вера в «Пятую империю». Вера в то, что империя состоится, и я ее не просто свидетель, но и ее творец.

Об истории

Русская история пасхальна. Она проходит путь величия. Когда Иисус на белой осляти въезжает в Иерусалим, и под ноги ему кидают красные ковры и осыпают цветами. А потом начинаются бичи, осквернение, терновый венец, восхождение на Голгофу после крестного пути, смерть на кресте, нисхождение во гроб, пребывание во гробе и новое воскрешение.

Вот так русская история — к величию, потом затухание, низвержение, муки, пытки, смерть и новое воскрешение. Эта синусоида божественна, она не определяется людьми, она дана изначально.

<…> Музыку диктует история. И она делает человека, озаряет его, он становится носителем высших смыслов. Или она изгоняет его из своей среды. И тот несчастный, проклиная, корчась, убегает и оттуда, из-за рубежа несет хулу, ненавидит, поносит.

И когда я слушаю, может, моих недавних знакомцев, вижу, как они там, за границей, поносят сегодняшнюю страну, я понимаю, какая у них мука <…> Они убежали из России, но Россия в них сидит, они должны тогда вырвать из себя этот русский корень. И они пытаются это сделать, а корень не вырывается.

И они хрипят, они скрежещут зубами, они поносят русскую культуру, Достоевского, Пушкина. А Достоевский сидит в каждом из них и похахатывает: «Рви ты меня сколько хочешь, а я не вырвусь».

О реестре иноагентов

Я считаю, что идет война. А война не бывает без жертв <…> Слово и журналистика во время боевых действий и на фронте, и в тылу — это очень мощная сила. Если мы нашими артиллерийскими установками подавляем батареи врага там, то есть здесь-то мы их тоже должны подавлять <…> Когда господствовала здесь, скажем, либеральная культура, они же патриотов не пускали никуда. Не было премий, не было никаких изданий, была демонизация, замалчивание <…> Мы находились даже не в оппозиции, в полуподполье мы находились. И теперь, когда роли изменились, все то же самое, только наоборот. Теперь они находятся в состоянии униженных и оскорбленных. Но это война.

Я думаю, что самые выдающиеся, интеллектуальные, одаренные из либералов, они это понимают. И они не ропщут, они не вопят: «Ах, нас угнетают». Они понимают, что на войне как на войне. Ну, и воюйте. На здоровье. Воюйте.

О Сталине и Путине

Вот эти все пять империй, мной упомянутые, каждая из них персонифицирована. Она имеет в своих недрах великого деятеля, великого государственника, который эту империю создал, уберег, возвел ее к величию, создал вокруг этой империи свою культуру, уклад, свою мифологию.

И в каком-то смысле все эти люди были сталинами. Первый Сталин — это Владимир Святой. Второй Сталин — это Иван Васильевич Грозный. Третий Сталин — это Петр Алексеевич, император российский. Четвертый Сталин — это Иосиф Виссарионович Сталин. А пятый Сталин — это Путин.

И Путин уже сформировался как Сталин и продолжает формироваться. Он эту империю вытаскивал за волосы из этого проклятого безвременья, из этих девяностых. И все, что он делает, он восстанавливает вот это русское величие, попранное в девяносто первом году. У «Пятой империи» есть Сталин.

О войнах

Не меня туда тянуло, а они меня затягивали. Вы их спросите, войны. Чего им от меня надо было? Чего они ко мне пристали-то? Войны, войны, чего вы ко мне пристали всю жизнь? <…> Больше на свете я люблю рестораны. Я люблю прекрасный сервированный стол, чтобы была белая скатерть сверкающая, чтобы были фарфоры дорогие, чтобы хрустали стояли, чтобы был сервизы, были удивительные приборы <…> Вот что я люблю. А войны все время меня выхватывали из-за стола и тащили в свои джунгли, саванны, в свои хребты.

Мои войны не такие, что я попал в плен и меня жгли лампой паяльной, нет. Я был на этих войнах художником, созерцателем в основном. Я практически не брал в руки оружие.

О смерти

Дураки только говорят, что они боятся смерти. Когда человек в деле, в работе, он не боится ни смерти, он ничего не боится. Он весь в азарте. Это когда его где-нибудь шарахнет, или ему ногу оторвет, например, или действительно он потеряет близких, то он понимает, что рядом была смерть. Но я и этого не понимал.

На войну я ездил не для того, чтобы ее бояться. Я ездил туда за опытом. У меня есть четверостишье, оно звучит так. «Весь этот опыт с кровью и слезами я никому на свете не отдам. Я смерть встречал с открытыми глазами, закрыв глаза убитым городам». Вот мое отношение к тому, что мне довелось пережить.

О своей коллекции бабочек

Эти войны проходили в «третьем мире» так называемом. Они проходили в джунглях. Они проходили в саваннах, они проходили в сельвах, они проходили на экваторе. Это места, где обитают великолепные бабочки, потрясающие <…> Я помню, мы ехали с нашим советником военным, генералом на машине. И выехали на пустое пространство, заросшее низкими, мелкими, кустистыми травами. Я подумал, что, наверное, здесь обитают какие-то бабочки и хотелось бы мне их поймать. Я попросил остановить машину.

Генерал с большим неудовольствием остановился, потому что были места опасные. Я извлек сачок, навинтил древко, оно было сборным, и пошел. Из этих кустов стали вылетать желтушки — желтые бабочки, тучами, облаками просто, они там притаились. Я ловил их, а генерал шел и боялся <…> Кончилось это тем, что генерал убрал в кобуру пистолет, отобрал у меня сачок и стал ловить бабочек. Настолько это увлекательно.

Ну, да все не расскажешь. Столько было бабочек. И голубых, и золотых, и зеленых, и добрых, и злых, и кусачих, и доступных. Некоторым приходилось деньги платить, а некоторые так, сами летели в мой сачок. Долгая была жизнь.