В День крещения Руси 28 июля президент Украины Владимир Зеленский заявил, что его страна является «единственной законной наследницей Киевской Руси». Споры относительно того, кому же в действительности принадлежит историческое наследие древнерусского государства, продолжаются уже не первое десятилетие. RTVI попросил доктора исторических наук Константина Ерусалимского прояснить этот вопрос и рассказать о том, могут ли современные Россия и Украина утверждать, что отсчет их истории идет от времен Древней Руси.

Константин Ерусалимский — старший преподаватель, доцент, профессор кафедры истории и теории культуры РГГУ, главный научный сотрудник Центра научного проектирования РГГУ. В область его научных интересов входят история восточной Европы в средние века и новое время, источниковедение, история кириллической рукописной книги и книжного дела, история восточноевропейских миграций.

Два определения «русской земли»

Как и все современные идентификации, украинская и российская являются в немалой части фикцией той эпохи, в которой мы с вами живем. Все это придумано. Наши попытки прочертить какую-то прямую преемственность на основе языковой общности, политических тяготений, а тем более на основе очень недостоверных этнических домыслов наших дней о том, кто с кем больше смешивался — это полная чушь, нередко несущая еще и фашистский смысл. Поэтому могу только призвать читать хорошие работы историков Владимира Петрухина, Елены Мельниковой и Александра Назаренко по этим сюжетам. Есть целый ряд исследований, которые показывают, насколько сложными и неоднозначными были этнические процессы.

В том, что сейчас обсуждается, есть по меньшей мере две стороны, которые между собой довольно слабо связаны. С одной стороны, существует круг источников, которые говорят о том, как бытуют понятия «русская земля», «Русь» и как они трансформируются в истории. На эту тему опять же необходимы специальные работы историков, от Арсения Насонова до Владимира Кучкина, Ирины Ведюшкиной, Антона Горского и Алексея Толочко. А если исследователи или простые читатели действительно интересуются этим вопросом, то они легко найдут, что в домонгольских источниках понятие «русская земля» имеет по меньшей мере два далеко отстоящих друг от друга определения.

Одно из них — это представление о некоем большом союзе, общности. Оно сопоставимо с тем, как мы сейчас говорим о Евразии. Однако, учитывая скандинавское, варяжское происхождение этих понятий, для современников Нестора и Владимира Мономаха русская идентификация была в гораздо меньшей степени почвенной. И кроме того, когда они говорили о «русской земле», никакой единой русской земли в сознании жителей домонгольской Руси не существовало.

При этом было узкое понятие русской земли, которое ученые восстанавливают в основном из текстов, — в первую очередь, летописных, и, уже во вторую очередь, из хроник, из европейских, арабских и других источников. Это понятие совершенно справедливо. Прежде всего оно описывало Киевское и в меньшей мере Черниговское и Переяславское княжества. Если человек ехал, например, с Новгородской земли или из Владимиро-Суздальской земли в Киевское княжество, то он ехал на Русь. Примерно в таком же значении это понятие бытует и в более поздних источниках.

Опять же, это будет звучать парадоксально для современных российских читателей, но понятие «Русь» гораздо меньше приложимо к современной России и почти исключительно применимо к русским анклавам Великого княжества Литовского, частично перешедшим в 1569 году в состав Короны Польской по Люблинской унии.

Так что слово «Русь» как практическая идентификация относилось к землям княжеств, возникших на осколках Древней Руси и отстоящих от Северо-Восточной Руси (термин, принятый в современной историографии для обозначения группы русских княжеств в междуречье Волги и Оки в IX—XV веках, составивших ядро современного Российского государства. В строгом смысле — территория Великого княжества Владимирского. — Прим. RTVI).

Макет древнего Киева XI-XII веков
Александр Малаховский, Владимир Репик / ТАСС

«Русская земля» — это в первую очередь определение, относящееся к тем землям, которые, согласно исследованиям, посвященным русскому летописанию и многочисленным текстам до XVIII века, описывают именно территорию, входящую в состав нынешней Украины.

С конца XV века на эти территории начинают претендовать московские великие князья, именно в силу того, что видят в них залог своей власти над «всей Русью», а значит, в первую очередь, над Киевом, землями Русского воеводства, Северской землей, Волынью, Подольем (эти территории входят в состав современной Украины. — Прим. RTVI) и тем, что сейчас бы мы назвали белорусскими землями (хотя понятие «Белая Русь» тоже довольно старое и уходит корнями в XIII век). Но в любом случае, когда мы говорим о том, кто на что имеет право и на что может претендовать, то Русь как идентичность существовала и была гораздо более актуальна для земель Киева и Киевского мира, Великого княжества Литовского, а затем для Речи Посполитой. Только во вторую очередь она была характерна для государства Руссия или Россия, которое уже с XV века начинает себя так именовать.

В общем же понятие «русская земля» применительно к территории нынешней Российской Федерации, к Москве и к тому, где мыслят себя современные российские граждане, использовалась крайне редко, в наиболее абстрактных значениях. Как правило, это делалось с целью определения исторической преемственности. Эту идею позднее перехватили историки и начали с ней работать.

Попробовали бы мы жителю домонгольской Руси сказать, что где-то на территории Москвы находится русская земля! Он бы, конечно, нас высмеял и сказал, что на этих болотах может быть все, что угодно, но русской землей называется совсем другая вещь, и был бы в этом абсолютно прав. Так что в этом смысле подлинным наследником Киевской Руси, конечно, является современная Украина, а не Россия.

Поэтому совершенно справедливы требования украинской стороны о соблюдении равноправия и уважительного отношения к правам Украины на свое прошлое. Невозможно представить себе, что в украинских учебниках будет сказано что-то иное помимо того, что Украина — это прямая наследница Руси, Русской земли. Требовать иного — значит проявлять грубость, глупость и противоречить, в оговоренном нами выше смысле, историческим источникам.

И не надо думать, что история была удобным предлогом для ведения войны в те времена, когда великие князья московские начали бороться за единую Русь. Один из самых циничных исторических политиков XVI века, Иван Грозный, когда его войско захватило Полоцк, прямо говорил литовским послам на московских переговорах 1566 года, мол, не надо рассказывать мне, что было в прошлом — это «давно зашлые дела». По его словам, Москву вообще не интересовало, что делали наши предки, ведь они могли ошибаться, и их грехи на их совести, а сейчас обсуждать, кому что принадлежало и от кого к кому переходило, нам абсолютно не интересно. То же самое говорилось и при взятии Смоленска примерно за 50 лет до этих событий, когда польский король ссылался на то, что занятые Москвой земли «из старины» принадлежат Великому княжеству Литовскому. Пренебрежение историческими правами звучало неоднократно в войне за русские земли и позднее.

Что представляла собой Русь в широком смысле

Кадр из фильма «Андрей Рублев» / режиссер Андрей Тарковский, сценарист Андрей Кончаловский, Андрей Тарковский, композитор Вячеслав Овчинников / Мосфильм

Исторический аргумент о принадлежности кого-то кому-то имеет весьма косвенное отношение к идентичности людей прошлого. Представьте, что вы спрашиваете жителя так называемой Киевской Руси, действительно ли он русский человек? Мы же помним иронию Андрея Тарковского, который в фильме «Андрей Рублев» изобразил как раз такой диалог между представителями двух русских княжеств, которые с ненавистью друг друга преследуют и готовы убить.

Они знали, что живут в единой ментальной общности, едином пространстве, частью которого считали себя разные люди и очень разные народы. У них был близкий язык. Он был в равной мере далек от восточнославянских языков нашего времени. Более того, разделение между языками, которое со всей очевидностью определяется уже в конце XIV века, по многочисленным предположениям началось значительно раньше.

Нам известно о существенных различиях между людьми, говорившими на новгородском диалекте, муромско-рязанскими и значительной части Северо-Восточной Руси. Они были не менее существенны, чем различия между носителями новгородского диалекта и жителями полоцко-смоленских, киевско-полесских и галицко-подольских земель. Их жители и говорили на разных версиях языка, и в быту могли друг друга не понимать. И сами по себе эти говоры, конечно, были удалены от всех языков, на которых говорят на этих же территориях в наши дни. На базе общего разговорного языка до эпохи Просвещения не создавались национальные идентичности, а книжный русский язык формировался на различных диалектных основах в тесном взаимодействии с южнославянской, и также неместной по отношению к Русской земле, кириллической книжностью. Создатели книжных график Кирилл и Мефодий не были русскими, а кириллический и глаголический алфавиты далеки от той азбуки, которую скульпторы присвоили памятнику этим просветителям в Коломне.

Схему, согласно которой Москва собрала Русь после «феодальной раздробленности», сконструировали московские книжники в XV веке, и она представляет собой большой исторический миф. Этот гранд-нарратив российской историографии был почерпнут из книжных трудов круга Северо-Восточной Руси конца XIV, и в большей мере XV — начала XVI века.

Закрепился он благодаря многочисленным фальсификациям, доказанным сейчас исследователями, допущенным в начале XVI века при создании таких памятников литературы, как Сказание о князьях Владимирских, Лицевого летописного свода и Степенной книги царского родословия, а также многочисленных визуальных репрезентаций, к которым относятся церковные росписи, в том числе образы русских князей от древнейших и до нынешних в Архангельском соборе Московского Кремля.

Это был большой политический заказ, талантливо реализованный и имевший продолжение после того, как эта идея была привита к историографической концепции ренессансной польской книжности. Тогда в Россию пришли труды Матея Стрыйковского и Александра Гваниньи, в которых говорилось о славянском происхождении Рюрика и варягов. Соединение их с вышеупомянутыми текстами стало мейнстримом российской историографии XVIII века. Михаил Васильевич Ломоносов и его последователи опирались на эту единую доктрину, согласно которой единственными подлинными наследниками Руси являются московские правители. Нарушили эту тенденцию на рубеже XIX и XX веков работы Павла Милюкова и Венедикта Мякотина. Впрочем, ненадолго.

Откуда пошла и что представляла собой Малороссия

С. М. Прокудин-Горский, «В Малороссии» между 1905 и 1915 годами
Sergei Prokudin-Gorski / Library of Congress / WikiCommons (Public Domain)

Понятие Малая Россия использовалось в церковных (и реже — в светских) источниках уже в XIV веке. Оно на самом деле описывало приоритетную на русских землях епархию для Константинопольского патриархата, и «малая» здесь употребляется в значении «ближняя», наиболее контактная и близкая к нему. Когда Константинополь вновь сблизился с Москвой около 1589 года и возник автокефальный Московский патриархат, православная иерархия возродила идею двух русских церковных кафедр.

«Малая Россия» и тогда оставалась независимой церковно-политической единицей, тем более что на фоне сложных процессов в Речи Посполитой выросло национальное самосознание «руськой», «рутенской» интеллектуальной элиты, и не учитывать эти настроения не могли даже в Москве, где язык национальной идентификации был востребован гораздо меньше, хотя и там прекрасно понимали, что влиять на положение дел у казаков, русских магнатов Речи Посполитой, духовенства, свободолюбивых мещан и селян, не говоря уже о православной и униатской шляхте, можно только на условиях хотя бы частичного паритета.

Таким образом, это понятие закрепляется и начинает бытовать в различных источниках церковно-политического, а затем и политического происхождения. Оно используется казаками независимо от Москвы, где его начинают применять только в XVI веке.

Конечно, в Российском царстве понятие «малая» уже воспринималось в значении вторичная, инфериорная, периферийная. К середине XVII столетия в Российском царстве это определение принимает характер, к которому мы привыкли: «великая» как большая, «малая» — как, действительно, маленькая и вторичная.

Этого значения мы не обнаружим ни в казаческой среде в период гетманата (если не считать промосковских писателей), ни в более поздние эпохи в текстах казаческого происхождения, ни в конце XIX века, когда это понятие было возрождено сторонниками малороссийской идентичности, которые в основном были патриотами нового национального общества — собственно, обособленной и независимой Украины. Не случайно, «малороссийская» идентификация, выросшая из российской имперской этнографии, в советское время считалась недопустимой, определяемой как пережиток имперско-националистической эпохи.

То, как это слово используют имперские шовинисты в России наших дней, не имеет никакого отношения даже к реалиям конца XIX века. Разве что такое понимание можно найти в цитатах, заимствованных из заказных текстов российских славянских трактатов, созданных третьим отделением российской жандармерии. Оно встречается также в сочинениях Николая Данилевского о России и Европе, во внешнеполитических прожектах вроде доктрины министра Александра Извольского, который был среди почитателей книги Данилевского, и в пробирочных концепциях панславянского единства, которые несут всю полноту ответственности за разжигание Первой мировой войны.

Зачем спорить о Киевской Руси сейчас

Adobe Stock

И украинская, и российская идентичности являются модерными. У первой из них есть определенный потенциал, уходящий в контакты русских земель с Европой, с Черноморским миром, и в том числе связанный с самими русскими землями. У второй идентичности, московской, есть потенциал, уводящий эту политическую реальность с одной стороны в мир московско-польско-литовских контактов, а с другой — в перспективу восточного расширения и тех самых мистификаций, которые создавались московскими провластными книжниками с конца XV века. В большой морской, балтийский проект, в многочисленные петровские мифы, возникшие уже в XVIII — начале XIX века. Ну и, конечно, в мощную военную имперскую историю, которая в российской историографии блистала всегда и на которой она строила эдакую безграничную российскую правду.

Да, можно сказать, что у Украины есть похожие инструменты идейного моделирования, и они работают хорошо, и к ним вопросы у историков идентичности ничем не отличаются от тех, которые возникают в отношении российских историко-политических доктрин. Но в дискуссии между условным Зеленским и условной Захаровой эти аргументы являются подменой вопросов и тезисов. Очевидно, что задача сейчас, как и в конце XV века, состоит в том, чтобы выбить почву из-под ног противника, и она решается при помощи истории. Делается это на том же языке, что и раньше, и, действительно, получает очень живое воплощение в многочисленных учебных текстах, построенных на идее единого национального общерусского государства, русского единства.

Якобы о нем мечтали, якобы к нему стремились те, кто являлся носителем этого идеала, хотя совершенно непонятно, кто в XV или XVI веке его разделял. Даже если мы знаем, не всегда точно, кто именно создавал эти фантастические тексты о «собирании» русских земель и «переходе» власти из империй древности через Киев в Москву. Но если кто-то и написал когда-то нечто похожее на то, что сейчас пишут Проханов или Дугин, это еще не значит, что такие идеи разделяет кто-то, кроме них самих и того небольшого круга, к которому они относятся.

И главный вопрос: зачем это сейчас нужно? Конечно, чтобы доказать, что мир Украины нечист и двуслоен, а ее «подлинный слой» якобы находится где-то в глубокой древности, за которую держимся мы, а не они, как за свое, наше, а не их подлинное наследие.

«Нечистый» же слой — это наносное, вредное, враждебное. А третья главная мысль во всей этой истории заключается в том, чтобы доказать, что этот «гнойник» возник понятно по чьей вине. Его надо, согласно этим незамысловатым играм в древность, окончательно вскрыть, чтобы восстановилась некая историческая правда и под эгидой владельцев прошлого воссоединилось то, что некогда будто бы было единым.

В том, что происходит сейчас, история весьма вторична, а реальность вообще не нужна. История наших государств началась в 1991 году, и все попытки доказать древнее, исконное и автохтонное, а тем более наследственное право, будут отчасти искусственны. Однако историческая наука не терпит откровенной лжи и подтасовок.