В гостях у программы «Специальный гость с Тиной Канделаки» 11 ноября побывал профессор МГИМО, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского Патриархата Владимир Легойда. В эфире RTVI он обсудил виртуальные исповеди, взгляды церкви на вакцинацию, борьбу с абортами, конфликт РПЦ с Константинополем и многое другое.
Если говорить простым человеческим языком, то за все коммуникации Русской православной церкви отвечаешь ты?
Да. Ну, у меня три направления: государство, СМИ и общество. То есть PR, GR и, в общем…
Ты привит [от коронавируса], да?
Да, в мае этого года.
И сразу хочу спросить, привит ли патриарх?
Да, мы об этом говорили, мы же не скрывали этого. Это же все есть, слушай, информационное пространство, мы об этом говорили многократно. Патриарх привился, да, одной из отечественных вакцин.
Смотри, просто риторика церковнослужителей за время пандемии несколько раз менялась. То есть был период, когда они говорили о том, что нельзя вакцинироваться, что, условно говоря, вакцина каким-то образом и, вообще вакцинирование, может повлиять на душу. Ты тоже тогда, кстати.
Не было такого. Были отдельные люди, как отдельные врачи. Если отдельные врачи что-то говорят, мы же не говорим, что отечественная медицина считает, что…
Готова ли церковь к локдауну, если он еще раз повторится, например? И вот как вообще изменился регламент действий церкви в связи с возникновением пандемии?
Я хочу напомнить, что у нас храмы не закрывались никогда. У нас было несколько месяцев, вот в самом начале, когда был ограничен вход, было обращение патриарха с просьбой к людям побыть некоторое время дома, и служили только священники. Священники не прекращали служить, и крестные ходы просто без мирян совершались.
Вы говорили священникам: «Если вы служите, то вы должны привиться»?
Слушай, тогда еще не было прививки, о чем ты говоришь? Тогда, когда был вот этот первый локдаун, вспомни, прививки никакой не было, мы ее только ждали.
Как только появилась вакцина, вы поставили перед церковью, скажем так, перед священнослужителями задачу привиться, то есть, если хотите служить, привейтесь, нужно привиться?
Когда появилась вакцина, то, естественно, тот, кто хотел, он прививался. И мы тогда разъясняли и говорили. У нас не было на высоком уровне каких-то официальных заявлений со стороны Церкви по поводу вакцины, ну, по разным причинам. Во-первых, потому, что этого не требуется, исторически церковь никогда не выступала против вакцинации. Можно вспомнить для тех, кто не знает, я скажу, начало XIX века, были специальные разъяснения решения Синода тогда и специальные разъяснения священников по поводу того, что надо прививаться против оспы и т. д. То есть мы прекрасно понимаем, что в условиях современной доказательной медицины вакцинация — это основной способ противостоять распространению этой заразы. В этом вопросе что главное? Что мы многократно говорили — нет религиозной составляющей. Человек не может оправдывать свой отказ от вакцинации православным вероучением, точка.
Но при этом мы считаем довольно последовательно, что человек должен самостоятельно принимать решение, свободно принимать решение. Есть люди, которым по медицинским показаниям нельзя прививаться, ну и т. д. То есть мы за свободу выбора. Ну, сам факт того, что патриарх привился, говорит очень о многом.
Пандемия показала, что Церковь тоже не может отрицать то, что мир стал крайне непредсказуемым, и должны появиться какие-то новые варианты взаимодействия с прихожанами в условиях текущей реальности…
Смотри, церковь никогда это не отрицала, раз. Я всегда говорю, что, если церковь не идет в ногу со временем, тем хуже для времени, потому что церковь давно существует и сохраняет те смыслы, которые делают нас людьми. Давай сразу разделим богослужебную историю и внебогослужебную. Вот если мы говорим о богослужении, то здесь никакая трансляция не может быть полноценной заменой присутствия человека в храме, потому что там совершается таинство. Нельзя виртуально причаститься, это главное таинство Православной церкви, ты не можешь причаститься, сидя дома, ты должен быть в храме.
То есть ты исключаешь возможность того, что когда-нибудь можно будет причащаться из дома?
Нет, дома причащаться можно, ты прекрасно знаешь, что священники приходят домой к больным.
Рассматриваете ли вы новые подходы?
Мы рассматриваем новые подходы постоянно. Вообще, представление о том, что церковь — это какая-то закрытая группа людей, которая незаметно свалилась с Луны, где-то находится, и вот они вне процессов, — это полная ерунда. У нас давно используются, и точно так же священники активно пользуются и «таблетками» вот этими, я имею в виду tablets [планшетами].
Небогослужебное — мы освоили Zoom, активнейшим образом. Священники проводят встречи с прихожанами, проводили, когда не было другой возможности, в Zoom, и продолжают проводить.
А, например, исповедь?
Все-таки, вот еще раз, исповедь — это уже часть богослужебной жизни. Исповедь — это таинство, одно из семи главных таинств. Исповедь предполагает контакт.
Сегодня, вот смотри, я прочитала, что можно уже завещать iPhone и все твое цифровое наследство пяти людям. То есть ты при жизни можешь написать завещание о том, что после твоей жизни твой телефон со всем, что тебе принадлежит, перейдет к кому-то.
Это другая тема. Давай вот вернемся. Я говорю: богослужебная история — нет, она предполагает физическое присутствие, и не может быть заменой полноценному участию в богослужении, когда ты это смотришь дома на экране.
Что такое храм сегодня? Это центр культурной жизни того места, где он находится. Там смотрят фильмы священники с молодежью, с пенсионерами, там проходит воскресная школа, там проходят всевозможные кружки, возле каждого храма сегодня обязательно есть площадка спортивная. Поэтому, понимаешь, это разные вещи. Вот у нас есть такой орган, Высший церковный совет, это некий аналог правительства, который Святейший Патриарх возглавляет. У нас заседания Высшего церковного совета сейчас проходят в Zoom. У нас Синод, еще более высокий орган управления Церковью, последний Синод проходил в дистанционном режиме.
Но это управленческие процедуры.
Да. Но я хочу сказать, что церковь — это не люди с капустой в бороде, понимаешь.
Получается, все, что в обычной организации с управленческой точки зрения было переведено в онлайн в целях сохранения здоровья граждан, то есть вы точно так же, как любая другая организация.
Конечно.
В какой-то момент условно ты же понимаешь, что версия того, что священник может появиться в виде голограммы и может, собственно говоря, проходить исповедь или священник в Zoom может тебя исповедовать, — этот вопрос тоже возникнет.
Вот смотри, опять. Здесь очень-очень важно говорить предметно, вот очень сложно говорить в общем. Исповедь, конечно, полноценная исповедь предполагает контакт. Бывают ли исключения, когда, допустим, вот я, у меня есть духовник, мне нужно срочно исповедоваться, я нахожусь за 3 тысячи километров, могу ли я это сделать по телефону, например, даже вне всяких там пандемий и цифровых технологий? Конечно, могу. Конечно, я могу попросить священника, если там нет другого священника рядом или мне нужно именно с духовником о чем-то поговорить или даже исповедоваться, потому что есть разные вещи, просто ты поговорил, и ты исповедовался как таинство, ты получил отпущение грехов. В качестве исключения многие священники на это пойдут, на это нет табу. Но как практика, как что-то, вот общая практика, что скажет: «Да ну, что вам приезжать, давайте мы будем, так сказать, я вам позвоню», — это совершенно разные вещи.
Насчет голограмм, скажем, церковь не выступала никогда… Более того, исторически, ты это прекрасно знаешь как образованный человек, в общем-то, не было бы христианства, не было бы вот этих всех вещей. Потому что, как недавно выразилась замечательно потрясающая наша, выдающаяся, я считаю, историк Виктория Ивановна Уколова, мы с ней беседовали, она сказала: «Интернет есть, потому что была схоластика». Это просто интеллектуальная традиция европейской культуры, у нее два больших основания, античность и христианство, все, других нет. И все вот это — это производное от этого.
Другое дело, что вот, скажем, если мы говорим о таком аспекте перспективы цифровой, как, например, трансгуманизм, если мы говорим о цифровом бессмертии, если мы говорим о вопросах, которые выходят за рамки технологий и предполагают философское осмысление и перспективы такие смысложизненные, то здесь это требует, ну прости меня за этот невольный академизм, серьезной богословской рефлексии.
Возможна ли цифровизация церкви? И есть ли у церкви стратегия?
Опять же, небогослужебная — никаких проблем, естественно. Ну, у нас же давно есть и сайт, и социальная сеть. Слушай, у нас есть священники — тиктокеры-миллионники, а мы все спрашиваем, возможно или невозможно.
То есть у вас стратегия написана 2 тысячи лет тому назад, но все-таки в целом все равно должен быть какой-то стратегический high concept, что называется.
Ну, стратегия смотря чего. Потому что ты совершенно справедливо сказала, есть Священное Писание и мы не собираемся его корректировать. Мы знаем, чем все кончится.
Хочется просто спросить, вот есть ли стратегия цифровизации и в чем она выражается. Вот ты говоришь, они тиктокеры-миллионники, — это стратегия церкви сегодняшней, современной, или это просто стихийно получилось, потому что священники сами стали туда приходить?
Да, на честный вопрос честный ответ — конечно, мы не садились и не говорили буквально, что, ребята, хорошо бы, чтобы у нас тоже были тиктокеры-миллионники, давайте мы подготовим и т. д. Но готовим ли мы, проводим ли мы тренинги, мастер-классы, есть ли у нас обучающие истории…
То есть у вас есть прямо семинары по обучению?
При моем отделе, например, у нас есть совет священников-блогеров. Мы с ними беседуем, мы их обучаем, они уже обучают кого-то, кто стремится научиться этому. Неправдой будет, если я скажу, что нет никакой стратегии, но сказать, что у нас стратегия до 2050 года — это написанный и принятый документ, — это не так. Но очень много в выступлениях патриарха, задаются какие-то магистральные вещи. Он говорит, с одной стороны, о необходимости присутствия в социальных медиа, а с другой стороны, о сложностях и, я бы даже сказал, об опасностях. Потому что, понимаешь, священник, у которого полмиллиона подписчиков…
А такие есть?
Есть, в Instagram. Отец Павел Островский, например, один из самых таких активных священников. Мы с ним все время говорим, в том числе об опасностях. Потому что, понимаешь, когда к нему приходят и говорят: «Ой, вы такой замечательный, а вот другие не такие». И он пытается сказать: да послушайте, у нас много замечательных.
У вас их стратегии в TikTok с вашей магистральной стратегией пересекаются, или это тоже происходит самостоятельно? И бывает ли, чтобы вы, допустим, увидев какие-то вещи, им позвонили и сказали: «Нам это не нравится, уберите этот пост сейчас же, что это такое?»
Священнический контракт в этом смысле — это священническая присяга, которую он дает, когда становится священником. И в этом смысле неважно, он вышел на амвон проповедовать, он с бабушкой на лавочке говорит или он в Instagram отвечает своим подписчикам. Нет никакой разницы. Он прекрасно понимает, что можно, что нельзя, в глобальном, нравственном смысле.
Вот свежий пример. Пишет мне дама какая-то, что действующий священник Русской православной церкви отец такой-то меня заблокировал. Я ему не хамила, я ничего не говорила, значит, что такое происходит? Я пишу: «Уважаемая, а почему вы мне пишете?» Она говорит: «Ну вы же у нас главный по СМИ». Я говорю: «Вы считаете, что из этого следует, что я отцу N должен сказать, значит, этих блокировать, этих не блокировать за это?»
За цифровые преступления — были ли уже примеры, когда лишали человека сана?
Нет, лишение сана — это каноническая процедура, которая, в общем-то, довольно серьезно регламентирована, я, наверное, могу сказать строго регламентирована. То есть понятно, за что человек может быть лишен сана. Прежде всего это, конечно, нравственные проступки.
А проступки в цифровой среде, вы их уже идентифицируете как проступки, или все-таки в цифровой среде иначе?
Нет, ну если он в цифровой среде начинает себя вести как-то вот очевидно безнравственно и нарушает вот ту самую священническую присягу… Ведь неважно, где он хамит человеку (гипотетически сейчас говорим), в офлайн или в онлайн, он, естественно, получит замечание для начала.
А у Русской православной церкви раскрученные аккаунты?
YouTube официальный, есть Instagram Святейшего Патриарха, есть «ВКонтакте», есть Facebook, есть «Одноклассники».
И сколько у него в Instagram подписчиков?
В Instagram сейчас не помню. У нас, когда мы открыли во «ВКонтакте» несколько лет назад, вот только открыли страницу патриарха, у нас было миллион посещений за сутки первые, миллион сразу.
Потому что все думают, что это же прямая связь с патриархом.
Нет, мы объяснили, что патриарх лично не ведет эти социальные сети, но там выкладываются его проповеди, цитаты. Были какие-то вещи, когда он специально, мы с ним часто про это говорили, он говорит: «Мне хотелось бы больше выходить…» Но просто график патриарха — это что-то запредельное совершенно.
А в Instagram у вас до 100 тысяч подписчиков есть?
У нас несколько аккаунтов в Instagram, сейчас я просто не помню точную цифру.
Можно вообще гипотетически представить проповедь патриарха в прямом эфире Instagram?
Я практически уверен, что в каких-то Instagram это было. Вот ты приходишь в храм, выходит патриарх, говорит проповедь, и люди достают телефоны и снимают. Они вполне могут это транслировать к себе в сторис. Мы этого не делали, потому что у нас всегда есть прямые трансляции телевизионные. На сайт точно делали, потому что служба целиком транслируется и проповедь транслируется, естественно, тоже. Ну а, может быть, ребята и транслировали, потому что у нас есть такие креативные, как сейчас принято говорить.
Ты не только представитель Церкви, но, как я уже и сказала, преподаватель МГИМО, ты кандидат политических наук, поэтому политика — это твоя тема, что называется.
Политология. Больше даже культурология, я политологию не преподаю, просто защищался.
Думаю, тебя точно взволновало, и ты за этим наблюдал, — это визит Вселенского Патриарха Варфоломея в США. Я наблюдала за тем, что в США происходило: [президент США Джо] Байден, Нэнси Пелоси, кто только с ним ни встретился, то есть такой теплый, горячий прием. При этом как бы понятно, что в адрес Русской православной церкви он высказывался очень некрасиво, говорил о том, что у Русской православной церкви невежественное отношение к материнской церкви, я думаю, вы все это слышали. Поэтому вопрос. Во-первых, правда же, да, что его уже не упоминают в службах Русской православной церкви? И вообще, с чего все это началось?
Вот такая острая фаза началась, конечно, с Украины, когда просто, нарушив все каноны, то есть правила церковной жизни, патриарх Варфоломей, если вот называть вещи своими именами, просто совершенно неканоническим образом, грубо и жестко вошел на нашу каноническую территорию, на Украину, и, в общем-то, недипломатически скажу, достаточно бесцеремонно, к сожалению, там себя повел, пообещал, так сказать, уврачевать раскол украинский. Сделал все только хуже, создал так называемую автокефальную церковь Украины, Православную церковь Украины. Недавний визит у него же и на Украину был, который показал, вот эта жалкая горстка людей, которые приехали, так сказать, встречать и находились там, где он был, она показала, что, в общем, дутый такой мыльный пузырь создан. А вообще, вот что касается связей с США, то в принципе константинопольские патриархи где-то в 40-е гг. прошлого века стали ориентироваться на, как их называли раньше, Соединенные Американские Штаты. То есть это такая давняя история.
Можно ли вообще предположить, что на его встречах с высокопоставленными чиновниками из Соединенных Штатов Америки также обсуждался, например, вопрос Русской православной церкви и, давай вещи своими именами назовем, борьбы с Русской православной церковью?
Я не думаю, что они смотрят или скажут официально, что они смотрят на него как на своего представителя. О чем они могли говорить, это скорее как раз вопрос к политологам, которые любят делать предположения, а потом объяснять, почему они не сбылись.
Я бы сказал так, что американцы никогда не скрывали своей заинтересованности в этой ситуации во всей и своей поддержки действий Константинополя, хотя канонически, повторяю, то есть с точки зрения законов церкви…
Ведь православный мир, в отличие от католического, который един и там есть один глава, Папа, православный мир — это такое сообщество братских церквей. Вот до ситуации с Украиной, которая резко все обострила и изменила ситуацию, и Святейший Патриарх Кирилл недавно довольно категорично на эту тему высказался, о том, что себе позволяет патриарх Варфоломей, но она состояла из 14 поместных православных независимых, автокефальных мы говорим, то есть это греческое слово, самоглавенствующих, церквей, у которых нет единого главы. У нас структурно нет единой структуры и нет одного главы, это вот 14 братских церквей, и в них существует… Поскольку их 14, их же надо как-то перечислять, ну хотя бы простой вопрос, и существует так называемое первенство чести. Оно связано там с древностью, вот Константинополь, там кафедра древняя, как мы говорим. И вот первенство чести — это то, что признавали православные патриархи, представители других церквей, весь православный мир за Константинополем.
Это началось довольно давно, как минимум, наверное, с начала XX века, когда известные события произошли, — собственно, роль патриархата в Стамбуле стала, так сказать, совсем другой. Тогда вот Константинопольский патриарх и вот это первенство чести попытались, говоря современным языком светским, конвертировать в первенство власти и обосновать это исторически, что невозможно. Если просто говорить, это невозможно, потому что этого не было никогда. А первенство чести не означает первенства власти и не означает возможности вмешиваться, разрешать споры какие-то жестко, какие-то несогласия внутри тем более какой-то церкви. И это то, что сейчас, к великому сожалению, Константинопольский патриарх демонстрирует. Вот такая вот ситуация.
Понятно, что у определенных политических кругов есть своя заинтересованность. Вот Святейший Патриарх Кирилл, когда его спрашивают об этом, он говорит, что вот, к сожалению, есть несколько факторов. Вот этот фактор, связанный не только с патриархом Варфоломеем нынешним, но и с некоторыми предыдущими, попытка играть в такого православного Папу.
А второе — это политические силы, которые пытаются это разыграть, давай так, эту религиозную карту.
То есть получается, что санкции коснулись не только нашей страны с точки зрения светскости страны, но еще и с точки зрения религиозных санкций? То есть мы можем, наверное, сказать, что мы живем в эпоху религиозных санкций?
Русская православная церковь — это не Церковь Российской Федерации. Зона пастырской ответственности Русской православной церкви — это 16 стран. Это и Украина, и Беларусь, и Молдавия, и другие страны, многие республики, не все, но многие, бывшего Советского Союза, за исключением Грузии, где своя автокефальная церковь, и Армении, где армянская апостольская, ну, которая особняком стоит. И поэтому Русская православная церковь, повторяю, не Церковь Российской Федерации, вот все эти страны — это наша каноническая территория. А Константинополь сказал: нет, вот я мать-церковь… Ну, почему «мать-церковь»? — потому что мы крестились от них.
То есть «этих можем присоединить, этих можем отсоединить»?
«Мы сами сделаем, мы им дадим…» И это нарушение всех правил.
Это прецедент в первую очередь?
Да. И поэтому мы говорим, даже вот наш Святейший Патриарх Кирилл недавно сказал о том, что это в каком-то смысле сопоставимо с ситуацией XI века, когда произошел раскол на восточную и западную Церкви.
А кто-то еще хочет автокефалию?
Ну, во-первых, давай начнем с того, что на Украине не хотят автокефалию большинство верующих. Наша церковь, Украинская православная церковь каноническая, 12,5 тысячи приходов, самая большая церковь на Украине, никогда не заявляла ничего про автокефалию. Вот это как раз-таки… Помнишь, было, когда патриарх Кирилл несколько лет назад поехал в Стамбул и встречался с Варфоломеем, чтобы остановить его, объяснить ему, уговорить, убедить его в том, что не нужно этого делать? Когда уже стало понятно, что [экс-президент Украины Петр] Порошенко обратился, для него это была попытка остаться, переизбраться на второй срок. Собственно, фактически он в открытую поднял религиозную тему.
И какие были аргументы у патриарха?
Он просто пытался объяснить, что у вас неверная картина, там нет вот этих миллионов верующих, которые желают автокефалии, эта ситуация — другая. Причем, понимаешь, это ведь тоже очень непростая тема, даже сам факт встречи, патриарха Кирилла отговаривали, говорили: ну почему вы должны ехать в Стамбул? Вы должны встретиться на нейтральной территории.
Условно говоря, это не должно выглядеть, как подчиненный приезжает к начальнику?
Патриарх сказал: «Это вообще все не важно, я поеду, я пешком пойду туда, чтобы объяснить ему, чтобы остановить от этого шага».
Какие отношения с Грузинской автокефальной церковью?
Вообще, я бы сказал, что в ситуации непростых отношений между странами мы, собственно, основной мост, потому что нас связывают, естественно, единая вера, традиции, история.
И коммуникация между патриархами существует?
Личные прекрасные отношения, просто они много-много десятилетий друг друга знают, вот.
Церковь по-прежнему может решать вопросы там, где политически невозможно договориться?
Даже на Украине. То есть вернемся к Украине: ведь в принципе это главная миротворческая сила на Украине в ситуации раскола тяжелейшего, не хочу сейчас в эту сторону идти сугубо политическую, но на Украине — это единственный миротворец.
Что происходит с Киево-Печерской лаврой?
Киево-Печерская лавра по-прежнему находится в Украинской православной церкви канонической, которая является частью Московского патриархата. И поэтому там периодически просто делаются заявления о том, что мы заберем, делаются какие-то громкие заявления, что завтра пойдем, начинают медиа волноваться и говорить, «вот мы уже знаем, что начнут захватывать» и прочее. Нет, Киево-Печерская лавра принадлежит Украинской православной церкви Московского патриархата.
Какое количество приходов осталось за Русской православной церковью на Украине?
Украинская православная Церковь — это 12,5 тысячи приходов.
И есть какие-то цифры, что, например, условно 6 тысяч отошло туда, а 6 тысяч осталось с нами?
Нет, никаких 6 тысяч. 143 не отошло, а захвачены были, причем силовыми методами или при попустительстве властей, с нарушением юридических, правовых законов украинских. Вот я сейчас точную цифру не помню, но меньше 200.
А прихожане как распределились? Есть какая-то статистика?
Представь себе, 12,5 тысячи приходов, там несопоставимо… Я сейчас не помню точно, сколько у вот этой псевдоцеркви, но там сильно меньше.
Троицко-Печерская лавра важный артефакт для любого христианина, как сейчас с этим? То есть туда невозможно приехать, туда невозможно прийти…
Из России, это же сейчас связано просто с пандемической ситуацией, с одной стороны, с другой стороны, вообще с темой въезда. То есть меня, скорее всего, не пустят, условно говоря. Я, правда, ни в какие, по-моему, списки пока не попал, базу «Миротворец» не обновлял.
А можно не пустить в церковь?
Нет, я говорю, не пустят на Украину, скорее всего.
С лаврой нет проблем, если ты там, потому что это наша лавра, эта лавра принадлежит Украинской православной церкви.
У нас были ситуации, когда кого-то не пустили. Я сейчас вот не помню точно кого, кого-то из архиереев у нас не пустили. Но при этом, смотри, вот у нас, например, Синод Русской православной церкви, Блаженнейший Митрополит Онуфрий, это председатель Украинской церкви канонической, он член нашего Синода, естественно, он приезжает, у него нет проблем приехать в Москву, когда он может, когда это очный Синод, он приезжает, так же как белорусский приезжает. У меня был недавно фестиваль «Вера и слово», фестиваль православных СМИ всей Церкви. У нас были помимо зарубежных гостей делегация из Украины, Беларусь, то есть у нас была, они приехали, мы попросили… Сейчас же нужно получать разрешение на въезд в связи с ковидной ситуацией, ну все у нас были. У нас епископ был из Киева, у нас было несколько священников из Украины, они принимали участие.
Как меняется ситуация с прихожанами? Вот если брать большие цифры, большие данные — количество прихожан год от года растет?
Конечно растет, потому что растет количество храмов, а есть вот такая закономерность… Помнишь, в 2007 году Фадеев Валерий Александрович сделал замечательное исследование «Вся Россия»? Это ведь беспрецедентная история: 15 тысяч face to face интервью. Мне неизвестно даже близко, кто подходил, при всем уважении к нашим великим, но 1,5 тысячи, 1,6, вот выборка — 15 тысяч не анкет, не телефонных обзвонов, face to face интервью. Авторитетнейшее исследование, к сожалению, не повторявшееся с 2007 года. И там вот эта корреляция между ростом числа храмов и верующих просто доказана социологически и математически.
Что есть ядро вашей аудитории и как обстоят дела с молодежной аудиторией, то есть растет ли она?
Разные опросы по-прежнему дают довольно большой разброс. Меньше 60% православных от российских, давай не будем забывать, что у нас еще 15 стран помимо России, но, конечно, понятно, что основные прихожане Русской православной церкви — это Российская Федерация, просто она самая большая. Вот по России данные — от 60 до 80%. Я думаю, что, например, в Молдавии, кстати сказать, больше православных, а это тоже наша Церковь, вот, меньше 60% я не видел. Но при этом есть понимание того, что есть люди, для которых, когда он говорит, что он православный, это не религиозная, собственно, идентичность, а культурная, и вот это, кстати, наша аудитория с точки зрения миссии.
Они невоцерковленные, они… «Почему ты православный?» — «Ну, потому что я русский» или «Потому что я грузин, поэтому я православный». — «А ты во Христа веруешь?» — и вот тут начинается уже предмет для работы священника.
Молодежная аудитория?
Я недавно говорил с замечательным поэтом Тимуром Кибировым, у него есть потрясающая мысль. Он говорит: почему мы стали стесняться быть возрастными людьми? Почему мы стали стесняться говорить о том, что голос стариков должен быть слышен и должен быть уважаем?
Надо ли в диджитале создавать церковь?
Нет, в диджитале не надо создавать церковь, надо… Слушай, вот опять же, еще раз, чтобы здесь, как мне кажется, я вот, как говорится, made myself clear. Вот апостол Павел приходит в Афины, он куда идет? Он идет туда, где собираются люди, на площадь, и он с ними разговаривает. Ничего не поменялось. Почему мы идем в Instagram? Потому что это сегодня площадь.
Ты смотрел «Молодого Папу»?
Смотрел. Я смотрел первого… Есть фанаты абсолютные, мне не очень понравился. Хотя в данном случае это не мнение церкви, сразу тебе хочу сказать, я не выражаю позицию церкви. Мне как зрителю, как киноману со стажем не очень понравилось.
А что тебе не понравилось? Это же красивое кино.
Для меня это неубедительно, когда об этом говорят как «вот посмотрите, как круто, Ватикан». Во-первых, Ватикан к этому не имеет отношения, ну не имеет он к этому отношения.
Но Ватикан мог же это, наверное, запретить, остановить, пойти против этого сериала?
Ну нет, они уже поназапрещались. А вот мой, не побоюсь этого слова, друг Кшиштоф Занусси, не только великий режиссер, но и католик, мы с ним обсуждали эту тему, он говорит: «Для меня это на грани китча», — а у него «китч» самое страшное ругательство. Он считает, что это (я надеюсь, что я его несильно перевираю) на грани китча. У меня нет такого впечатления. Но это, конечно, все-таки поверхностно.
Про Русскую православную церковь такой сериал мог бы быть, вот такой развлекательный сериал?
Вообще для меня странно «развлекательно» про церковь. Но Владимир Котт снял фильм «Непослушник», который скоро выйдет. Мы с ребятами встречались, я его смотрел. Там были какие-то фактические вещи, мы дали консультантов. И я вот на этом фестивале, который упомянул, мы его показали, у нас был показ рабочей версии фильма, были священники, там было человек 200, насколько я помню, может, чуть поменьше, приехал режиссер, приехал продюсер, они там часа полтора это обсуждали, что, чего, как. Фильм — это комедия, комедия «Непослушник». Там актер этот главную роль играет, парень, который, как это, про богатыря, ну вот это вот… Ну, в общем, его все знают.
Ты считаешь равноценным, заслуженным наказание за фото на фоне храмов?
Ну там же наказания не было никакого, уголовного.
Я много раз комментировал это. Я тут хочу предложить, поскольку у нас с тобой такой глубокий разговор. Вот Юрий Михайлович Лотман был, помнишь, замечательный наш филолог, мыслитель и т. д.? У него есть определение культурного человека. Он говорит: кто такой культурный человек? У каждого из нас, говорит Лотман, есть свой болевой порог, не физический, а нравственный. Кому-то больно, только когда задевают его; кому-то больно, когда задевают его и семью; кому-то больно, когда задевают его семью и друзей. А вот люди, которым, говорит Лотман, больно от чужой боли, — вот это и есть культурные люди.
Если вспомнить старика Лотмана, то я бы сказал так: ты можешь не понимать, почему люди обиделись, почему это неприятно, почему им больно, в конце концов, но, если ты себя считаешь культурным человеком и ты это почему-то сделал, во-первых, ты должен перестать это делать, во-вторых, ты должен извиниться. Вот для меня в этой ситуации это самое главное. Я когда комментировал одну из фотографий, я сказал, что я очень надеюсь на то, что девушка поймет… Ну это же дурость просто.
Я вспомнила историю с Charlie Hebdo. Объясню почему. Есть ли запланированные атаки на религию?
Конечно есть, ну конечно есть.
А кто этим занимается?
Я думаю, что есть два здесь типа людей. Есть те, которые по тем или иным причинам… Мы с тобой сегодня выясняли, что есть политические силы, которым интересна, например, ситуация в православном мире, то есть существует организованная история. А есть просто люди, которые ну такую личную неприязнь испытывают, «кушать не могу».
Ты Netflix смотришь? Есть такой сериал, называется «Люцифер», видел?
Да, конечно [смотрю]. Нет, «Люцифера» я не смотрел. Я поклонник Suits. Я «Коломбо» люблю, олдскул.
Борьба с абортами, ее Церковь ведет, и ведет крайне активно. Эта позиция не поменяется, как ты думаешь?
Традиционные религии России, если мы говорим о нашей стране, ни одна из традиционных религий России никогда с этим не согласится. Я сейчас не буду, не будем играть в never say never, это позиция принципиальная для религиозных традиций, для традиционных религий России, это первое. В чем официальная позиция церкви на сегодня? Мы, конечно, против этого. Но чего мы сейчас добиваемся? Я бы не сказал, что церковь ведет войну против. Я бы сказал, что церковь выступает за — за жизнь, за сохранение жизни, за появление жизни.
Наша позиция несколько лет уже не меняется, это к вопросу о наших каких-то супергладких и идеальных отношениях с государством, мы много лет в очень сложной дискуссии находимся с государством по этой теме. Потому что наша позиция в том, что из ФОМСа, из Фонда обязательного медицинского страхования, такую процедуру как аборт нужно вывести. Потому что мы все ее оплачиваем, и у нас миллионы людей, которые с этим не согласны, они на это дают деньги, и это нарушает нашу христианскую, мусульманскую, буддийскую, иудейскую совесть. Поэтому мы говорим, что давайте мы из ФОМСа выведем. Вот честный врач всегда скажет, что аборт — это не медицинская услуга, не медицинская операция, это не медицинская манипуляция, не врачебная.
То есть ты хочешь сказать, что это убийство?
Любая религиозная организация так считает, конечно. За исключением случаев по медицинским показаниям.
А когда женщина пьет таблетку? Ты знаешь, что на малом сроке можно выпить таблетку, — это тоже считается?
Да. И если эта женщина считает себя человеком религиозным, она должна это осознать и прийти покаяться.