Руководитель проекта «Полка» Юрий Сапрыкин, публицист, умеющий находить самые нужные слова для наиболее спорных вопросов современности. Но в конечном итоге, за какую бы тему он ни брался, всегда получается об одном — о духе времени.

Никита Сергеевич Михалков относится к числу людей, про которых Давно Все Ясно. Когда появляется повод вспомнить о нем — тем более такой веский, как сегодня, в день 75-летия «известного кинорежиссера и общественного деятеля», получившего под утро звезду Героя Труда, — тебе нужно лишь выбрать, в какое положение перевести свой эмоциональный переключатель: юбиляр наполовину полон — или наполовину пуст, что для истории более ценно — «Неоконченная пьеса» или уничтожение Музея кино, непререкаемые фильмы и роли 1970-80-х или лукавая близость к власти в последние десятилетия? Что забывать будем? Или же снова придется, сославшись на проклятую неопределенность, отметить заслуги юбиляра «с одной стороны» и недостатки «с другой»?

Современность решает этот вопрос безо всякой снисходительности: не бывает отдельно художника и отдельно — его картин, то, что мы знаем о частной жизни артиста или его общественной позиции, незримо пронизывает его искусство и даже отбрасывает тень назад: подпись под письмом в защиту присоединения Крыма или вскрывшийся сексуальный скандал отменяет все хорошее, что сделано автором — и до, и после. Что до нынешнего юбиляра, речь не о единичном поступке — а о системном многолетнем слиянии с властью во всех ее проявлениях в сочетании с нешуточными аппетитами в области финансов и недвижимости. Избиение нацбола в Доме кино, панегирики в адрес то Ельцина, то Путина, постоянные попытки что-то закрыть, снести или обложить налогом — если у нынешних российских властей есть стиль, этот стиль задает Никита Сергеевич. Ну и конечно, в случае с киноактером отделить личность от образа решительно невозможно: да, тот человек, что неспешно идет, надкусывая яблоко, навстречу движущемуся поезду, в «Своем среди чужих», и тот человек, что выезжает на встречку на джипе с мигалкой — это буквально один и тот же человек, и уже кажется, что в обоих случаях мы наблюдаем одно и то же самодовольное барство, просто раньше оно казалось такой артистичной игрой, а сейчас про него стало все понятно. И посмотрев очередное видео, где Михалков, допустим, гоняет по всему ютьюбу Билла Гейтса, ты задаешь себе вопрос: а был ли мастер? Что, собственно, нам так дорого — соло трубы в пьесе композитора Артемьева из «Своего среди чужих», прыжок Калягина с обрыва в финале «Неоконченной пьесы», фраза «Танцевать, теща!» или «Господа, вы звери»? Мало ли в мировом кино мастерства, таланта, кинематографической выразительности или обаятельного дуракаваляния, не отягощенных таким общественно-репутационным грузом? Что такого было в канонических фильмах Михалкова, что там такого сказали, из-за чего мы уже 50 лет почти носимся с этой «Неоконченной пьесой»? Может быть, следующее поколение просто отменит Михалкова за ненадобностью — снимал о каких-то барских страданиях на жутко старомодном киноязыке, какое это отношение имеет к современным проблемам современного человека?

Ну что же, говорилось в них, по-моему, следующее: есть одна проблема, и она всегда современна. Несложившаяся жизнь, неслучившаяся любовь, распад связей между людьми. Это драма, которой не убежит никто, и она разыгрывается по одним и тем же законам в меняющихся декорациях — в чеховской усадьбе или андроповской Москве, в Крыму времен Гражданской или в послевоенной коммуналке. И кто бы ты ни был — генерал или брошенка, красавица или чудовище, блестящий барин столичный или отпетая пьянь с бутылкой «Столичной», ты рано или поздно скажешь себе: «Лермонтов восемь лет как лежал в могиле! Наполеон был генералом! А я ничего в вашей проклятой жизни не сделал!» И это переплетение надежд и разочарований и создает ткань жизни, и тянется из века в век, соединяя времена, и если посмотреть на нее любящим взглядом и увидеть в ней нелепую, но все-таки гармонию — то и ты почувствуешь себя, хотя бы на долю секунды, со всеми на свете роднёй, и всех на свете пожалеешь и простишь.

Вот что умел Михалков.

Можно представить — и наверное, это не будет большой натяжкой — что эта история о неслучившемся была разыграна и в его собственной режиссерской судьбе. Кажется, поворотным пунктом в ней стал Каннский кинофестиваль 1994 года, куда Михалков приехал заведомым триумфатором, с беспроигрышными «Утомленными солнцем» — и уехал ни с чем, проиграв пальмовую ветвь выскочившему из ниоткуда Тарантино с «Криминальным чтивом». Это та самая пресловутая невстреча России с Западом — они не приняли нашу умную боль и трагедию нескольких поколений сильных и умных, бездарных и коварных людей, уничтожавших друг друга, и после всех пережитых страданий, выпаривших из себя удивительно чуткую к страданию культуру, они отвели нам место на задворках третьего мира и продолжают упиваться собственной гангстерской крутизной — так, наверное, это переживалось, и не только Михалковым, и не только по поводу Канн. И раз так, то впору по-парфен-рогожински бросить все хорошее в огонь, и раз эта роль не удалась, сыграть другую, уже ни в чем себе не отказывая.

Выбирая, как оценить юбиляра в свете (или, вернее, в темноте) проклятой этической неопределенности, мы на самом деле делаем выбор, который к Михалкову отношения не имеет. Готовы ли мы отказаться от какой-то части себя, закэнселить то, что отзывалось на «Обломове» и «Рабе любви», ту способность к сочувствию, жалости, смеху сквозь слезы, с которой имел дело ранний Михалков, — и оставить только часть, которая собирает улики, разбирает дело и выносит справедливый приговор? Какие мы для нас самих дороже — те, что умеют различать прошлое и настоящее, искусство и жизнь, грех и грешника — или те, что размашистым росчерком стирают с карты запятнавшие себя жизни, культуры, страны: «Не скорблю!».

Слово за тобой, хороший человек.