«Весело рассказанная страшная пьеса». Алексей Малобродский — о спектакле «За белым кроликом»

У спектакля есть небольшая предыстория: весной, кажется, это было в марте, пьеса Марии Огневой «За белым кроликом», которую она представила в прошлом году на фестивале молодой драматургии «Любимовка», попала в одну из лабораторий «Золотой маски». Режиссер Полина Стружкова с группой артистов в рамках этой лаборатории представляла эскиз спектакля. Мы — я, моя жена и сопродюсер Татьяна Лукьянова, — увидели этот материал, который нас чрезвычайно впечатлил. Мы решили, что он не должен остаться на уровне эскиза, что Москва должна увидеть полноценный спектакль по этой пьесе.

Мы с Таней предложили Полине и артистам продолжить работу и превратить эскиз в полноценный большой спектакль. Во время работы сошлось еще несколько благоприятных обстоятельств: мы нашли прекрасного партнера в лице Центра имени Мейерхольда, нам помогли Фонд Михаила Прохорова и Союз театральных деятелей. Собралась прекрасная творческая команда, что, возможно, самое главное: кроме Полины Стружковой с нами работает художник Саша Дашевская, прекрасный художник по свету Иван Виноградов, композитор Кирилл Широков и несколько замечательных артистов.

Совершенно верно. И это образ, который использует драматург для раскрытия коллизии и характеров в своей пьесе. В каком-то смысле, она уподобляет жизнь прыжку в «кроличью нору»: в неизведанное, в увлекательное, страшное, рискованное. В такое приключение, которое каждый из нас должен честно пройти от начала до конца, которое, собственно, и составляет то, что мы называем словом «жизнь». Не прыгнешь в нору — не узнаешь, что там. Не прыгнешь в нору — никогда не пройдешь этот путь. Не прыгнешь в нору — не узнаешь, на что ты способен. Пусть это небезопасно, но и жизнь небезопасна. И этот образ используется.

Более того, два персонажа этой пьесы, которые немного в таком ирреальном состоянии присутствуют в спектакле. Приоткрою тайну, в исходном событии пьесы заложено изнасилование и убийство двух молодых девочек. Они присутствуют в спектакле, но не в образе реальных девочек, не реальных людей, а таких персонажей… Я не могу сказать, что это персонажи-воспоминания, нет, там сложнее организовано их природа существования, но драматург так и назвала этих двух девочек — Алиса-один и Алиса-два.

Это не только их приключение, но и их матерей, которые остались после того, как потеряли своих детей. Это приключение и их подруги: она осталась жива, но по-прежнему, спустя много лет, переживает и не может забыть эту травму. И этот опыт ставит перед ней массу неразрешимых, казалось бы, проблем, которые хорошо знакомы современному человеку, и это нормально для каждого из нас. Каждый из нас стоит на краю бездны, каждому необходимо совершить прыжок, решиться на него. В каком-то смысле это и есть наша решимость жить.

Нет, в нашем спектакле ничего подобного не будет, и это довольно принципиально. Это не значит, что я или режиссер, или мы все вместе против театров, использующих приемы иммерсивности или как-то там активно взаимодействующих со зрителями, нет. Наш театр не такой, потому что наш человеческий и творческий посыл, который исходит прежде всего из пьесы, материала, который дал драматург, не предполагает такого активного взаимодействия. Несмотря на то, что зритель как бы помещен внутрь действия, между ним и актерами существует тонкая-тонкая, прозрачная стеночка. Они почти или даже совсем не взаимодействуют непосредственно.

Нам важно, чтобы остался какой-то момент созерцательности, момент раздумий и ощущение погруженности, с одной стороны, в самую сердцевину, в самую гущу жизни. Но в то же время без ощущения, что ты непосредственно, плотно, тактильно с ней соприкасаешься. Наш спектакль и зрительный зал, наши актеры и люди, сидящие в зале, — они как будто на очень близком расстоянии друг от друга находятся, видят глаза друг друга, но не соприкасаются непосредственно.

В принципе, любое художественное решение в театре, любое жанровое решение должно, прежде всего, определить этот способ существования и взаимной игры: взаимоотношений артистов друг с другом и артистов со зрителями. Вот наш подход примерно такой, то есть иммерсивность и интерактивность не для нашего сегодняшнего случая, не для этого спектакля.

Да. Мы не пытались следовать какой-то моде, какие-то внешние атрибуты непременно внедрить в спектакль. Этот материал органично потребовал такого, сегодня уже нельзя сказать «нетрадиционного решения», но решения, при котором используется очень большой набор технических и даже цирковых средств.

Сценическое пространство будет организовано сложно и нетрадиционно: режиссер и художник придумали так, что зритель как бы окружает эту историю и, в то же время, находится внутри нее. Возникает ощущение, что эта жизнь, которая происходит с нами и вокруг нас.

Широко используется видео: четыре экрана и еще бытовое видео, которое показывают на телеприемнике. Это не просто иллюстративный ход. В каких-то эпизодах видео вводится как конкретный материал, например, как телевизионное ток-шоу, в каких-то других оно выводится иллюстративно, чтобы обозначить сюжетную и жанровую линию части персонажей.

Довольно сложно это в разговоре описывать, потому что нужно говорить о структуре пьесы и об образном строе спектакля: там довольно замысловатое, изощренное, жанровое решение. Еще мы используем некоторые технические и цирковые приемы, но, наверное, нет смысла о них рассказывать. Нужно прийти и увидеть. Уверяю вас, что все это не трюки ради трюков, не погоня за вау-эффектом. Подобные решения вытекают из смысла, из жанра, из характера персонажей и из своей главной мысли, которую постановочная группа пытается превратить в театральный текст, чтобы рассказать историю зрителям.