В России все чаще стали ставить диагнозы, связанные с онкологическими заболеваниями. Число больных, по разным оценкам, растет на два-три процента в год. Но врачи уверяют, что это не люди стали больше болеть раком, а методы диагностики стали эффективнее, и выявлять болезнь можно теперь на ранних стадиях. Российским ученым уже удалось создать свои аналоги зарубежных лекарств, и Минздрав анонсировал сразу несколько противораковых препаратов. О том, как от рака лечатся сегодня и как будут лечиться уже совсем скоро, — в материале Сергея Морозова.

Как и многие россияне, Наталья Зеленкова узнала о том, что у нее рак, когда болезнь была уже в последней — четвертой стадии. Лечение было стандартным: хирургия, химиотерапия. За полгода испробовали все, и все не помогло.

Наталья Зеленкова: «Они мне говорили прямым текстом, что никакого препарата на сегодняшний день у медицины нет. И занимайся подготовкой юридических документов, пристраивай ребенка. Шансов на больше, чем два-три месяца, максимум — четыре, у тебя нет».

Это было в начале 2016 года. Наталья не сдалась. Она стала искать в интернете и нашла, что в США только-только испытали препарат, который помогает безнадежным больным именно с ее диагнозом. И испытания продолжаются во всем мире и, возможно, в России.

Cannot find ‘template.blocks.quote’ template with page »

Но Наталья все-таки нашла. Сначала американский сайт, где перечислены все клинические исследования с номерами, в том числе и по ее диагнозу. Нужный номер она вбила на сайте клинических исследований Минздрава и там узнала, где проводится исследование. Оказалось, не так уж и далеко — в Ростове-на-Дону и Пензе.

Тот препарат, на который надеялась Наталья, прибыл в Москву в ту же зиму: на клиническое исследование (и фактически на эксперимент) она согласилась, не раздумывая.

Наталья Зеленкова: «Если у человека нет вариантов лечения, то рассуждать нельзя, и он хватается за любой шанс».

Целая серия препаратов действует по одному принципу: разрушается маскировка раковой опухоли. Раковые клетки научились притворяться своими: они воздействовали на клетки-убийцы через рецептор PD-1. Если подавить его, то клетка-убийца просыпается и начинает разрушать опухоль. Десятилетия ученые пытались «натравить» иммунитет человека на раковые образования, но все было напрасно. И только сейчас найдено решение: ученые осторожно говорят о революции в лечении рака.

Наталье новое лекарство не помогло. Но поскольку она проходила исследование в онкологическом центре имени Блохина, врач предложил ей еще одно новаторское решение. Как раз оно и подействовало. Врач провел генетическую экспертизу и выяснил, что в опухоли Натальи есть мутация, характерная для другой опухоли, а значит, надо другими лекарствами бить по другим мишеням. Это было спасением, а всего несколько лет назад о таком нельзя было и подумать.

Галина Харкевич ведет клинические исследования в центре Блохина. По ее словам, большинство современных исследований связаны именно с иммунитетом человека, а их результаты просто поражают.

Галина Харкевич, ведущий научный сотрудник отделения биотерапии опухолей НМИЦ онкологии имени Н.Н. Блохина: «Радостно наблюдали, что действительно мы видим ответ на терапию у тех пациентов, которые прогрессировали на фоне стандартного лечения, и сейчас многие из этих пациентов живы. Пациенты получали четыре введения препарата, мы наблюдали за ними, и у целого ряда пациентов болезнь не прогрессировала много лет. Сегодняшний этап называют этапом „ренессанса иммуноонкологии‟. Это соответствует действительности».

Однако новые лекарства очень дороги. Наталья Зеленкова вспоминает, что одна капельница стоила $13 тысяч, а весь курс мог потянуть на сотни тысяч рублей. Но даже для США лечение часто оказывается неподъемным, рассказал RTVI главный онколог Москвы Игорь Хотьков.

Cannot find ‘template.blocks.quote’ template with page »

Значит, надо производить свое. В лаборатории компании «Биокад» создали первый в России «ингибитор PD-1» — тот самый блокиратор рецептора, который разрушают маскировку раковой опухоли. В США подобный зарегистрировали четыре года назад, но у россиян теперь есть целиком своя разработка.

Валерий Соловьев, директор департамента биоинженерии «Биокад»: «Это ламинарные шкафы, они обеспечивают мини-компактную стерильную зону. СО2-инкубаторы — незаменимая вещь, к сожалению, клетки растут только при наличии углекислого газа».

Инкубаторам даны имена — Джон, Пол, Ринго и Джордж. «Биокад» замахнулся на большую фармацевтику, поэтому привлекает студентов, делает программы профподготовки.

Валерий Соловьев, директор департамента биоинженерии «Биокад»: «Эти клетки в основном человеческие, полученные из донорского материала, зачастую клетки опухолевого происхождения. Они удобнее в работе, потому что „бессмертные‟. То, что убивает человека, здесь нам помогает».

Чисто русский препарат делают на иностранном оборудовании: даже краска для клеток иностранного производства. В этой лаборатории мир по-прежнему един.

Cannot find ‘template.blocks.quote’ template with page »

Коллекция антител — гордость лаборатории. Здесь говорят, что она самая большая в России. Сейчас здесь занимаются покорением CAR-T — вакцины, которая тренирует клетки-убийцы сражаться именно с той опухолью, которая есть в организме.

Андрей Улитин, руководитель отдела разработки антител «Биокад»: «Оказывается, все опухоли друг от друга отличаются. И если определить тип мутации, можно сделать нео-антигеновую вакцину. Из кусочков с изменениями делается вакцина и вводится пациенту. Иммунная система начинает обучаться и сразу активирует иммунитет против раковой опухоли, и в отличие от химиотерапии, у вакцины очень длительный эффект. В результате человек вылечивается не только от первичной опухоли, но даже от метастазирования».

Это не только исследования рака, это начало новой медицинской реальности.

Андрей Улитин, руководитель отдела разработки антител «Биокад»: «На протяжении всей жизни вас будут наблюдать: вы родились, вам вешают специальный трекер с бирочкой и прочее. Это очень сложный комплекс пожизненного наблюдения человека и его пожизненного лечения. Не как сегодня, связанного с серьезными признаками патологии, а когда болезнь еще и не зародилась даже».

Вернемся в настоящее. Министр здравоохранения России Вероника Скворцова обещала президенту Путину, что уже в этом году страна удивит мир по крайней мере пятью противораковыми препаратами. В Ассоциации организаций по клиническим исследованиям, которая объединяет представителей крупнейших фармкомпаний мира, не столь оптимистичны. Здесь говорят, что как раз передовые разработки подпадают под российский закон о биомедицинских клеточных продуктах, который принят, но пока не работает.

Cannot find ‘template.blocks.quote’ template with page »

Виола Ермакова, аналитик Ассоциации организаций по клиническим исследованиям: «Он устроен так, что он требует создания специальных служб, отдельных департаментов в Министерстве здравоохранения, целой цепочки людей, ответственных за то, что еще не определено законодательно. Поэтому встает вопрос, куда идти с этой заявкой, к каким людям, в какой департамент и какие дальнейшие шаги. Насколько мне известно, иностранные спонсоры приходили к местным и говорили, что хотели бы провести исследование такой разработки. Им отвечали, что у нас разрабатывается закон и пока на такие исследования нельзя получить разрешение, поэтому зайдите позже. И это „зайдите позже‟ длилось достаточно долго — почти 10 лет. А иностранные спонсоры не могут каждые две недели переспрашивать: „Может быть, у вас уже принят закон‟, поэтому просто через какое-то время они себе поставили галочку, что в России такие исследования не проводятся».

RTVI направила запрос в Министерство здравоохранения о том, сколько компаний получили лицензию на производство биомедицинских клеточных продуктов, ответ будет опубликован. Директор онкоцентра имени Герцена Андрей Каприн говорит, что никаких ограничений по передовым разработкам не существует.

UPD. Пресс-служба Минздрава подтвердила RTVI, что с момента вступления закона в силу ни одного разрешения на работу с биомедицинскими клеточными продуктами выдано не было.

Андрей Каприн, директор онкологического института им. Герцена: «Никаким препятствием это не является. Всем национальным исследовательским медицинским центрам разрешено работать с различными пулами клеток. Более того, у нас даже есть форма, при которой мы получаем определенные деньги от государства за исследовательские протоколы, которые позволяют наиболее точно подобрать терапию. Более того, у нас есть даже возможность при хорошем консилиуме назначить пациенту сугубо индивидуальное лечение, не всегда совпадающее с теми протоколами, которые есть. Национальные медцентры от этого не страдают, и нам никто ничего не запрещал».

В институте Герцена работают с живыми клетками человека. Это клетки опухоли, которые изымают, чтобы вне организма подвергнуть их самым неблагоприятным воздействиям.

Андрей Каприн, директор онкологического института им. Герцена: «И мы начинаем воздействовать различным образом, химиопрепаратами и лучевой терапией. Удается понять, есть ли резистентность у этой опухоли к этому препарату или к другому. Это уже доступно, это мы уже делаем. Эти плашки могут облучаться без присутствия больного».

Не будем забегать вперед, рак еще не побежден. От полной победы нас отделяют еще многие испытания и несколько Нобелевских премий, но кажется, темп открытий ускоряется, и конкуренция по-настоящему глобальная.