5 декабря в возрасте 89 лет умер президент Курчатовского института, академик Евгений Велихов. Он был одним из ведущих специалистов СССР и России в области ядерной физики. Похороны Велихова пройдут 9 декабря на Новодевичьем кладбище в Москве. Бывший министр атомной энергии РФ, научный руководитель АО «НИКИЭТ» Евгений Адамов в разговоре с RTVI вспоминает о научных заслугах Велихова, общении с ним, его участии в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы и обезьянке Яше, жившей у академика.
Евгений Олегович Адамов
Научный руководитель АО «НИКИЭТ»
В 1962 году окончил МАИ. Доктор технических наук. В 1962-1965 годах работал в МАИ, разрабатывал самолет с атомным реактором. С 1965 года в Институте атомной энергии имени Курчатова, где прошел путь от инженера отдела высокотемпературных установок до главного инженера, замдиректора института.
В 1986 году участвовал в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, вскоре стал генеральным конструктором и директором Научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТ). В 1988 году был назначен генеральным конструктором Минсредмаша. В 1998—2001 годах — министр РФ по атомной энергии, входил в состав Совета безопасности РФ.
Научный руководитель проектного направления «Прорыв», научный руководитель АО «НИКИЭТ».
— Евгений Олегович, как и когда вы стали работать вместе с Евгением Велиховым?
С Евгением Павловичем Велиховым в Курчатовский институт мы пришли практически параллельно, если мне память не изменяет, в 1961-м году. Мы работали в двух параллельных отделах. Один, в котором я работал, занимался атомной энергетикой, в секторе номер 6, известном по фильму «Девять дней одного года». Евгений Павлович параллельно пришел к Арцимовичу в отделение плазменных исследований, причем достаточно быстро он стал защищать кандидатскую диссертацию. Лев Андреевич [Арцимович] был достаточно уважаемым в научном мире человеком, не потому, что был академиком, а потому, что был глубоким специалистом в физике. И при защите он сказал — нет, это диссертация докторская, Евгению Павловичу не надо тратить времени, а надо перезащитить ее, как докторскую. Это была изначальная оценка того потенциала, который был у Евгения Павловича, и который потом за годы его жизни проявился во всей полноте.
— Велихов возглавил советскую программу разработки управляемых термоядерных реакторов, инициировал проект ИТЭР (ITER — Международный экспериментальный термоядерный реактор). Насколько эта мечта занимала его в жизни, как удавалось увлечь ею людей?
Работы по термояду восходят еще изначально к Тамму, Сахарову… Было сформировано несколько подходов, в том числе с тороидальной ловушкой ТОКАМАК, который развивается сейчас во всем мире, и в международном проекте ИТЭР. Евгений Павлович в последующие годы был воспринят высшим политическим руководством страны и имел возможность влиять на него, когда появилась возможность улучшения отношений между СССР и прежде всего Америкой. Это происходило через научные проекты «Союз-Аполлон», термояд, искусственное сердце, — это все входило в первый эшелон улучшения отношений.
Работы по термояду были рассекречены в 1956-м году, когда Хрущев ходил на крейсере в Англию и Курчатов в ядерном центре Хэруэлл делал доклад по термояду. А в начале 60-х годов Евгений Павлович работал рядом с Арцимовичем, Леонтовичем, который возглавлял теоретический отдел Курчатовского института — потом, кстати, этот отдел после ухода Леонтовича из жизни возглавил именно Велихов. И он имел возможность через политическое руководство — в ходе поиска форм, направлений, проектов — улучшать отношения с США. Он был инициатором того, что туда вошли работы по термояду, и эти работы с 70-80-х годов до сих пор продолжаются и сейчас стали предметом международного проекта ИТЭР, который строится в Кадараше (Франция).
Вряд ли мне и даже моим детям удастся увидеть термоядерные реакторы в широком применении в энергетике, но то, что эти работы в таких байпасных направлениях, как сверхпроводимость, создание гиротронов, создании многих материалов, особенно в развитие физики, инженерии, дали огромный практический выход, нет никакого сомнения. Так бывает — вот, слетали в свое время американцы на Луну и потом посчитали (у нас, кстати, этим никогда не занимались так детально), что они $20 млрд потратили, чтобы слетать на Луну, а $200 млрд получили от внедрения тех технологий, как мы раньше «в народном хозяйстве».
Насколько тесно вы общались с Велиховым?
С начала 1960-х годов, работая в Курчатовском институте, мы были очень близки с Евгением Павловичем. Помню, один раз мы встречали Новый год на Вёксе — реке, которая вытекает из Плещеева озера. Позднее мы там обосновались, купили деревенские дома, летом отдыхали, у нас было очень тесное общение. Там мы собирались хорошими компаниями… и однажды впервые узнали, что такое катание на водных лыжах, когда Сергей Павлович приехал из Америки и привез костюм (калипсо, по-моему называется), который не давал замерзнуть в холодной воде. И вот мы на этом озере стали кататься на не очень мощных еще двигателях, которые были не для очень увесистых людей… Да, сегодня Евгений Павлович на том двигателе не проехался бы на лыжах, а тогда он был достаточно щуплым, и все мы спокойно на тех двигателях тогда катались.
Были забавные случаи?
Когда Евгений Павлович был в Америке, один из американцев пригласил его к себе домой. Ну и Евгений Павлович захотел тоже пригласить несколько американцев к себе домой. Как известно, для такого случая нужно получать разрешение соответствующих органов. Ну и Евгений Павлович написал им, что при встрече будет присутствовать Яков Борисович, имя которого совпадало с именем обезьяны (Яша), которая у него в то время жила дома. Для органов оказалось достаточно, полагали, что речь идёт о Зельдовиче (советский физик, академик АН СССР — прим.ред.), что Евгений Павлович будет не один, и в своей деревне в Талицах он принимал американцев, а обезьяна крутилась вокруг.
Иллюстрация из книги воспоминаний Е. П. Велихова «Я на валенках поеду в 35-й год…»
А когда они ходили в лес, белки убегали наверх по веткам — они не привыкли к тому, что собаки, которые их гоняли, могут лазать по деревьям. А обезьяна бегала, как собака, и тут же поднималась по дереву за белками. Весь животный мир окрестностей был тогда поставлен на ноги.
Евгений Павлович был очень незаурядным человеком, он был крайне интересным в общении, крайне неожиданным в общении, у него всегда были нестандартные подходы, как житейские, так и подходы в науке. И для многих из нас он был примером, а для тех, кто работал в термоядерном направлении, то вместе с Арцимовичем, Леонтовичем (Михаил Александрович, академик АН СССР) , Шафрановым (Виталий Дмитриевич, академик РАН), Кадомцевым (Борис Борисович, академик АН СССР и РАН), был одним из учителей и лидером термоядерного направления. Но он всегда интересовался тем, что происходит и в смежных областях. Он носитель идей развития атомной энергетики не только на уран-плутониевой технологии, но и на уран-ториевой. Это правильное направление, только у нас в уран-плутониевом направлении на тысячу лет достаточно научно-технологического и материального задела, и поэтому не очень понятно, зачем нужно много средств сегодня тратить на другое. Но это показывает ширину его научного подхода.
Чернобыль. Сегодня сложно представить ученого уровня Велихова, вице-президента Академии, смотрящего в жерло реактора с вертолета со всеми вытекающими дозами облучения и опасностью для жизни… Это была другая порода людей?
Вообще, у Евгения Павловича была не такая большая, как у Валерия Легасова (Валерий Алексеевич, академик АН СССР, член правкомиссии по расследованию причин аварии на ЧАЭС) доза облучения, у которого было около 26 бэр. У меня на ногах сотня, на голове 50 бэр. Мы тогда с Анатолием Петровичем Александровым (физик-ядерщик, президент АН СССР в 1975-86 годах — прим.ред.) советовались и пришли к выводу, что до сотни можно набирать предельно, выше сотни — не следует. Но Евгений Павлович, в отличие от Легасова, жесткому регламенту, при котором поехал -получил дозиметры, приехал- сдал дозиметры, не очень подчинялся.
Иллюстрация из книги воспоминаний Е. П. Велихова «Я на валенках поеду в 35-й год…»
Сейчас это не все помнят, и связывают аварию с Минсредмашем. На самом деле Чернобыльская станция управлялась даже не Минэнерго Советского Союза, а Минэнерго Украины. И все эксплуатационные нарушения, которые привели к этой аварии, относятся к украинскому сектору. Евгений Павлович был научно-техническим мотором. И то, что Евгений Павлович был выбран Анатолием Петровичем Александровым 26 апреля 1986 года, когда стало известно об этой аварии, и полетел вместе с Щербиной, (Борис Евдокимович, зампредсовмина СССР) в первом составе правительственной комиссии, как раз связано с тем, что он был в это время вице-президентом при Анатолии Петровиче. И Анатолий Петрович выбирал, кого из близких ему специалистов направить туда. Он как раз считал, что Велихов не специалист в реакторах, но он человек широкого физического образования, поэтому он может быть с этой точки зрения там полезен.
После Щербины в Чернобыль полетел Маслюков (Юрий Дмитриевич, глава Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР), потом Гусев (Владимир Кузьмич, зампредсовмина СССР, председатель госкомиссии по ликвидации аварии на ЧАЭС), Веретенников (Геннадий Анатольевич, начальник «СоюзАтомЭнерго», руководитель работ по ликвидации аварии на ЧАЭС), и ведь объяснить этого уровня людям, что нужно делать, и почему надо делать, от людей, которые разговаривают на своем птичьем инженерном научном языке, да так, чтобы политические руководители это поняли — это искусство, которым Велихов обладал в совершенстве. Иначе многие годы его не привлекали бы менявшиеся в нашей стране политические руководители в качестве советника, консультанта, потому что он блестяще умел это делать.
Иллюстрация из книги воспоминаний Е. П. Велихова «Я на валенках поеду в 35-й год…»
Академик Александров, когда уже Евгений Павлович был у него вице-президентом в Академии, один раз прилюдно обронил такую фразу — а вот мой преемник. И потом долго все пытались сообразить, будет Велихов его преемником в Академии или в институте? И второе реально произошло…
А зарубежные коллеги как к Велихову относились?
Есть разные коллеги. Он признанный лидер в кругах термоядерщиков. Вот только недавно он оставил позицию руководителя научного комитета проекта ИТЭР, а такие вещи при отсутствии научно-технического признания невозможны.
Он до последнего времени следил за научным прогрессом, вел активную работу?
Именно Евгений Павлович, считая достаточным наш вклад в научно-техническую разработку основ двухкомпонентной ядерной энергетики, подписал представление, по которому мы в этом году получили втроем с Михаилом Ковальчуком и Владимиром Асмоловым государственную премию. О том, что в ИТЭРе происходит, ему все время приезжали, докладывали наши специалисты.
Бывал ли он неудобен властям?
Это надо у властей спросить, мы все бываем неудобны властям, потому что не ходим строем. Меня, когда я проходил месячные сборы в армии, через два дня хождения в строю вывели и сказали — ты иноходец, ходи рядом со строем. Так вот все, кто занимаются наукой, создают что-то новое — иноходцы.
Примеров много. Евгений Павлович был инициатором того, чтобы и у нас и в США проводить эксперименты по контролю за ядерными взрывами. Но он же никогда ядерным оружием не занимался, не был его создателем, и потому не могу сказать, что для тех, кто у нас занимался ядерным оружием, он был близким товарищем. Они к нему всегда относились несколько, так скажем, настороженно. Такая же ситуация была и с политиками. Далеко не все политики хотели, чтобы контроль за обнаружением малых ядерных взрывов осуществлялся корректно. А он довел эту работу до конца и на американской стороне и у нас.
И вообще я считаю, что в какой-то период времени Евгений Павлович Велихов был каналом для политического руководства, через который можно было и месседжи посылать, и получать обратную связь, которую нельзя было канализировать через какие-то другие официальные каналы. Это очень важно.
С потенциальным противником, с США?
Ну, называйте их потенциальными противниками, или, как время от времени говорят — партнерами.
Американские конгрессмены Томас Дауни, Джеймс Муди, вице-прзидент Академии наук СССР Евгений Велихов и Роберт Карр (слева направо) после испытательного химического взрыва в рамках совместного советско-американского эксперимента по контролю за ядерным испытаниями. 1 сентября 1987 г.
Валерий Петухов / ТАСС
Сейчас это очень актуально, иметь подобные каналы…
И сейчас очень актуально. Если американцы пойдут на сближение, то опять-таки, в ядерной энергетике есть такие тематики, как замыкание ядерного топливного цикла. Когда я был министром атомной энергии, то практически договорился с политическим руководством Америки о том, что мы вместе будем делать то, что сейчас осуществляем в России в проектном направлении «Прорыв». Уже сейчас мы строим объект реального замыкания ядерного топливного цикла под Томском.
Поэтому еще не исчезли такие возможности, которые через науку дают возможность так же, как когда-то через проекты «Союз-Аполлон», ИТЭР, улучшать наши отношения с американцами. Ведь с американцами, когда говоришь с ними на рабочем уровне, всегда были нормальные отношения, они очень близки к нам по характеру, я считаю, куда ближе, чем многие европейцы. А вот политическое руководство их свихнулось на теме лидерства и все прет, не задумываясь ни о чем.