«Война всегда остается в человеке»: что такое ПТСР?

В 2024 году замминистра обороны России Анна Цивилева сообщила, что примерно у каждого пятого бойца военной операции диагностируется ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство. По данным Центра психиатрии имени Бехтерева, оно встречается у 3-11% участников вооруженных конфликтов. Чтобы понять, что такое посттравматическое расстройство, RTVI пообщался с военнослужащими и психологами. В специальном репортаже Екатерины Казанчук «ПТСР» ветераны из России, США, Израиля рассказали о жизни после возвращения с войны.

Павел Ширшов, ветеран Афганской войны

Я служил в Афганистане с декабря 1979 года по ноябрь 1980-го. Я был разведчиком, рядовым. Границу пересек 27-го в 23:00 через Кушку, утро встретил уже на подъезде к Герату.

На перевале встали. На БМП, на ребристом листе стоит радиоприемник ВЭФ-201. Идет сообщение, информационное агентство ТАСС передает о том, что «по многочисленным просьбам правительства Афганистана Советский Союз ввел ограниченный контингент советских войск в республику Афганистан».

Николай Малышев, А. Ходжаев / ТАСС

Стоит человек пять, наверное, молодых лейтенантов, слушают этот радиоприемник, и я такой сбоку. И я говорю: «Мужики, представляете, ведь история делается».

Они так на меня посмотрели, как на дурака, и никто ничего не сказал. Никто не думал в тот момент, что это все на девять лет растянется.

Я-то думал, что мы вернемся, мы будем героями как герои Великой Отечественной войны, что мы фронтовики и все такое. Пришёл в институт устраиваться. Уже, естественно, все экзамены закончились, а я на подготовительные курсы решил поступать.

Когда я начал говорить о том, что я в Афгане воевал, мне говорили: «Мы в Афгане помогаем мирному населению строить мирную жизнь. И не надо антисоветчину разводить». Прямо так мне и было сказано в деканате. Ну, я замолчал.

<…> Приходилось воевать по-разному, и «тет-а-тет», что называется, тоже. И когда ты человека убиваешь, глядя ему в глаза — он, правда, тоже в тебя стреляет этот момент, но от этого, в общем-то легче не становится, это всё равно психический удар.

Вот этот удар меня накрыл через 20 лет после войны. Просто сидел дома, и вдруг вот просто нашло. Что нашло — не знаю. До холодного пота, до дрожи в руках.

Я понял, что это такое, и, слава Богу, после этого не возвращалось. Это война, и она всегда остается в человеке.

Юрий Дьяконов / Коммерсантъ

Михаил Яшин, ветеран Афганской войны

Недавно я перебирал свой архив. Вот наш Ленинский район города Красноярска, все, кто занимался в афганском движении. Я жене показываю: смотри, говорю, я один остался.

Двое покончили с собой, один в последствии ранения на столе умер, онкология у двоих. И мне самому жутко стало.

Я до 60 лет не дожил, а из моих ребят, которые были у нас в районе в совете воинов-интернационалистов, я один остался. Я называю это закон войны, он тебя всё равно заберет.

Гордон Дафф, американский ветеран войны во Вьетнаме

Я вырос в Детройте, а разница между Детройтом и Вьетнамом была, в общем-то, незначительной. Люди стреляли в людей там и там, так что я думал, что вернусь домой, продолжу обучение в аспирантуре, и жизнь будет прекрасна. Я был неправ.

В течение примерно двух с половиной недель мы потеряли пару десятков человек. Однажды я подорвался на мине. Я также был в подразделении, которое было захвачено. Было много чертовски жарких боёв.

AP

В августе 1970 года я вернулся из Вьетнама в аспирантуру. Большую часть 1970-х годов мы не имели ни малейшего представления о том, что такое ПТСР. Было тяжело.

Я ненавидел находиться в толпе, и в том числе в переполненном классе. У меня начинались панические атаки. Мне удалось избежать употребления наркотиков и алкоголя. Многим повезло меньше.

В те годы войну осуждали, было большое пацифистское движение. Я сам был одним из основателей организации «Ветераны Вьетнама против войны» и «Ветераны за мир».

Все мы были против войны. И это была одна из самых сложных вещей для ветеранов Вьетнама.

Морон, ветеран СВО, сотрудник ЧВК «Вагнер»

Ты там [на войне] очень хочешь домой, скучаешь по девушке, по детям, по жене, по маме. Приезжаешь сюда, ровно через неделю такой: «Твою мать, что я здесь делаю? Ребята там, а я здесь».

Какое-то внутреннее убеждение, что я там, возможно, заменю какого-нибудь 20-летнего Колю, Петю, Ваню, Юру, который еще не хрена в этой жизни не сделал, как говорится, дерево не посадил дом не построил, сына не сделал. Я лучше займу место его, а то, может быть, не одного, а двух, трех, четырех ребят.

Дмитрий Лебедев/Коммерсантъ

Алексей (имя изменено), участник СВО

Многие [в тылу], конечно, не задумываются и не понимают, что там происходит. Но у меня как-то, мне кажется, злости больше нет. Вот у моих товарищей у многих есть такая злость.

Я помню, что многие приезжали с отпуска и говорили: «Мы идем по торговому центру и просто, типа, ненавидим этих людей, потому что они живут простой жизнью».

Меня мобилизовали примерно 27 октября 2022 года. В 2023 году я в первый отпуск поехал. Так как мы там таскали бревна большие, у меня возникла паховая грыжа, и мне сделали операцию. И после операции я полтора месяца отлежал еще в психбольнице. У меня там маленько тоже были проблемы с головой. Хотел покончить [с собой], поэтому я пролежал в больнице.

Андрей Бок / Коммерсантъ

<…> Я вот только не так давно подумал, я сам к этой мысли пришёл, что нужно походить к психологу и в какую-то такую структуру надо обратиться.

Почему-то в средствах массовой информации об этом мало говорится, мне кажется.