Временно исполняющий обязанности главы МЧС Александр Чуприян 2 декабря стал героем программы «Специальный гость с Тиной Канделаки». В эфире RTVI он рассказал, как проходила спасательная операция на шахте «Листвяжная», какие новые технологии применяет ведомство и что происходит с климатом.
В какой момент вы поняли, что горноспасателей надо выводить из шахты [Листвяжная]? Было ли это из-за угрозы повторного взрыва? И еще сразу же: объясните мне, вот кто принимает в таком случае решение? Это лично вы принимали решение?
Нет, это не я принимал решение. Оно мне доводится. Вообще, на шахте существует план ликвидации последствий ЧС и утверждает его главный инженер. Главный инженер шахты является главным должностным лицом, которое руководит спасательными операциями, ему придается единственная основная сила МЧС России и горноспасателей. Руководство горноспасателей играет самую активную роль в принятии [решения], но последнюю точку ставит именно главный инженер.
Надо сказать, что принятое решение, с моей точки зрения, абсолютно правильное. Мне довели, и я сказал, что поддерживаю его, еще даже не прилетев, со мной беседовали уже на борту самолета.
В подземелье уже находилось 215 спасателей, и все же с одним отделением мы потеряли связь, и в конечном итоге пять спасателей погибли. Они, как очевидцы говорят, просто падали и теряли сознание.
Мы предполагаем, что это [могло произойти] из-за мощного выброса оксида углерода, CO. Он особо ядовит для организма, когда люди испытывают тяжелые физические нагрузки. Учащенное дыхание способствует проникновению CO. Конечно, у нас органы защиты существуют, аппарат рассчитан на 4 часа, но [ядовитые вещества] проникают через открытые участки. И там была очень высокая концентрация 7% [CO].
Но у нас были все шансы оставить всех 215 [спасателей] там и потом их каким-то образом доставать. Поэтому это непростое решение, это мужественное решение, как правило, оно сложно принимается семьями шахтеров в данном случае, но и спасатели все — это в первую очередь шахтеры, они все вышли из шахтерской среды: чтобы стать спасателем, нужно сначала отработать шахтером. Поэтому в целом это такая одна большая семья, и шахтеры, и спасатели.
Чудом вообще выбрался врач спасательной команды Александр Заковряшин. Его даже успели посмертно наградить орденом Мужества, потом, слава богу, выяснилось, что он жив. В каком он вообще сейчас состоянии? Все пострадавшие спасатели, которые сейчас находятся в больницах, вы с ними держите связь, общаетесь?
Я знаю, что в настоящее время в медицинских учреждениях находятся 12 спасателей, а 16 — уже выписаны на амбулаторное лечение. Таким образом, 28 спасателей обратились за помощью. Когда я посещал спасателя в реанимации в первый же день, то он мне рассказывал, как медик [Александр Заковряшин] делал уколы людям, вводил всем мощные дозы, одному, второму… А потом говорит: «Я его потерял». И меня этот спасатель спрашивает: «Как наш доктор?» Я ему отвечаю: «А доктора нет…» И через полчаса я после этого узнаю, что его нашли. <…> Безусловно, это чудо.
Мне задавали вопрос, почему это могло быть. Это может быть по разным причинам, но у меня есть одна версия: у спасателей повышенная мотивация к жизни, и не ради собственной жизни, а «ради други своя». Они проживают две жизни и знают, что «если я не смогу, то я тогда и себя загублю, и загублю того, к кому пришел на помощь». Поэтому они обязаны жить и живут, чтобы была другая жизнь, вот в этом вся философия. Это, кстати, не только горноспасатели, это философия МЧС, всех, кто приходит на помощь.
Вы встретились с семьями погибших в субботу. Что вы им сказали, как они это восприняли [новость о трагедии] и какую помощь МЧС будет оказывать этим семьям? Вы с этими семьями поддерживаете контакт на протяжении, скажем, всей жизни? Как вы помогаете детям погибших людей?
Да проревели вместе, да и все.
У нас есть список семей погибших, и у нас учтены фамилии 561 вдовы в МЧС России за 30 лет. Сейчас плюс пять, 566. Их глаза видеть было сложно, поскольку они все утонули в слезах, но… Я должен объяснить, почему это произошло. У каждого этот вопрос читается. Они не истерили, они не кричали, а вот этот немой вопросительный знак, от которого по спине холодок так пробегает, он же ведь абсолютно точно нарисован. Ох…
Я хочу сказать, что у нас много населения мужского пола, но это еще не все мужчины. Вот быть мужского пола — это не означает быть мужчиной. Вот эти смелые жены, отважные жены отважных спасателей, они другие. Они это потенциальное горе пропускают просто постоянно, ежесуточно, когда уходят на службу. Ведь сама профессия добычи топлива под землей сопряжена с большими рисками, с очень большими рисками для людей, а спасать тех, кто связан с большими рисками, — это дважды риски.
Когда мы говорим, что спасатели пошли в шахту, в данном случае это означало, что они пошли через разрушенную шахту, поскольку все смело взрывом. Связи нет, освещения нет, воздухообмена нет, порода везде, металлоконструкции под ногами. Я вас уверяю, что на собственной кухне, завязав глаза, обязательно наткнешься на стол, на стул и все, а там это все. Плюс еще обязательно нужно следить за давлением в баллоне, плюс у вас приборы, которые показывают загазованность, и они постоянно пищат, и это нервирует все время. По мне, конечно, это великий подвиг.
У нас, к сожалению, уже немало памятников горноспасателям, но никто еще не запечатлел в камне семью спасателя, жену спасателя. Они же точно так же это все проживают, ощущают и сознают, все понимают, что мужья все сделали правильно, и в то же время вопрос, почему.
Как они относятся к тому, что в какой-то момент поиски приостанавливаются? И как вы им это объясняете, как они это воспринимают? Как вообще к такому можно быть готовым?
Командир должен все на себя брать, ответственность. Достаточно нервозно, но предоставили слово мне. И я даже сейчас не помню, что я в деталях сказал, но я объяснил, что резко повысилась концентрация метана, резко повысилась концентрация оксида углерода, пошел ацетилен, водород появился, что взрыв…
Первое тело мы нашли при входе в шахте, вы понимаете, это еще порядка 3,7 километра надо было пройти, а мы там нашли, значит, в эпицентре это уже все. И при таком количестве метана люди в защите падали… Конечно же, нам лично все становится ясно.
И я объяснял, что спасти мы уже не спасем, а убить убьем, такая возможность есть — убить спасателя. И никто мне из толпы плачущих людей не возразил, более того, появилась некая такая пауза, молчание. И в это время, я думаю, многие согласились с моими выводами. Затем мы показали шахту, схему, рассказали все действия абсолютно откровенно, где кто находился, где кто видел, где кто искал, где продвигались, все-все-все. Нам позадавали вопросы, даже на профессиональном уровне, потому что это же семьи шахтеров, там и родственники есть, и все это восприняли, как мне показалось, ну с великим горем, с огорчением, адекватно.
Но когда нашли спасателя, то здесь вторая волна пошла: значит, там есть живые. Ну, как я могу тут что-то возразить? Он есть, и что, после этого не радоваться? Нет, мы все искренне этому были рады. Но человек вот смог пройти километры, подняться, и там его дальше уже нашли. Чем дольше времени от событий, тем, конечно, шансы уменьшаются.
Недели проходят и больше времени, а семьи ждут, они все равно надеются. Поэтому вот взять и однозначно рубануть «все, хватит, нечего ждать», у нас на такое язык не поворачивается. Мы просто говорим о том, что мы вряд ли уже кого-то достанем и с той концентрацией, и с теми последствиями взрывной волны, а загубить можем. И такие шансы есть, и даже сейчас шансы есть, хотя уже рудничная атмосфера складывается в пользу того, что стало меньше рисков для работы спасателей…
А сейчас там еще есть спасатели? Они сейчас там заняты?
Сейчас концентрация метана 40% в шахте, буквально несколько часов назад я получил эти данные. Это наше искусственное воздействие, мы повышали концентрацию метана, потому что концентрация от 4 до 16% — это концентрация взрыва.
Есть ли какой-то план работы дальнейшей?
Абсолютно. Каждый день утверждается план, каждые сутки утверждается, каждую ночь. Берутся пробы забором воздуха из шахты. Вот для этого спасатели спускаются, забирают забор, и, как вы понимаете, чем ближе туда, к эпицентру, тем точнее эти все концентрации, поэтому это в любом случае у тебя риск. Разведчики поднимают нам пробы, на основе которых сразу выстраиваются и принимаются управленческие решения на следующие сутки. Сейчас управленческие решения таковы, что, может быть, мы еще паузу сделаем для некой перевентиляции воздуха в шахтах. Но мы будем работать круглосуточно сейчас по поиску и подъему тел.
Сколько это будет длиться? Потому что вот на «Распадской», насколько я понимаю, год занимались поисковыми работами и 11 тел все равно не нашли.
На последней шахте в Воркуте мы не всех подняли, потому что там произошел мощный взрыв, горение, мощнейшее горение, до тысячи градусов в шахте, поэтому всех мы найти не смогли. Но мы будем искать, потому что сейчас уже дело чести спасателя предать земле, шахтера, поднять наверх или, как они говорят, на гора.
Александр Петрович, а вообще возможно работу горноспасателей сделать более безопасной? Как сильно изменился способ работы за последние 100 лет, скажем так, с точки зрения безопасности?
Кстати, про 100 лет: в следующем году этой горноспасательной службе будет 100 лет, вот такой вот юбилей. Конечно же, это все эволюционно изменяется, наука в этом деле продвигается, меняются средства защиты, экипировка, приборы, вся приборная доска.
Это все современное теперь?
Оно все современное, но, наверняка есть лучше, есть подороже. В ряде стран в шахтах работают роботы по добыче, но это, как правило, не метаносодержащие. У нас, к сожалению, очень много шахт с метаном.
Можно сделать какой-то прогноз по спасательной операции, или тоже вот невозможно прогнозировать, сколько она продлится?
При поступлении проб, при внешнем осмотре мы понимаем, происходит ли там, в завалах, горение. Конечно же, это нам все выдается, и на базе этих данных мы строим модель действия ежесуточно. Но специалисты с опытом утверждают, что подземелье — это до сих пор неизведанное царство. И поэтому мы многие вещи до сих пор не можем объяснить. Или мы можем предположить, а вот утверждать мы до сих пор не можем.
Это, кстати, как пожар, еще ни один ученый не выявил формулу поведения огня. Ну, плазма, вот как он себя поведет, почему сюда, почему так… Кто борется с этим огнем, это всегда риск. А чем тяжелее горноспасателям? Они все в руках своих несут, оборудование аварийно-спасательное, тушение, носилки. Еще и [приходится] эвакуировать человека.
То есть у вас постоянно проходят тренинги, чтобы быть в хорошей физической форме?
По-другому никак нельзя.
Сколько получат в виде компенсации семьи, которые потеряли, к сожалению, своих близких в этой трагедии?
Сейчас много источников финансирования: федеральный, субъектовый, муниципальный и собственники. У нас есть ФГУП «ВГСЧ», который заключает договора с шахтами. ФГУП спасателям, семьям погибших сразу перечислила по 5 миллионов [рублей].
А семьи шахтеров, это уже не вы решаете, это регион, наверное, решает?
Есть федеральные деньги, которые ушли для семей спасателей. Дальше уже зависит от субъекта. Но надо сказать, что кроме компенсации сейчас же рассматриваются и другие вопросы с теми же кредитами…
Да, я читала, там страшные истории, как, например, парень, у него были кредиты, и вот он уже думал: «Кредиты добью и все».
Да, да.
Вот мы, чиновники, мы все равно вынуждены говорить о деньгах, что будет компенсация. Но семьи в этот момент ненавидят эти деньги. Когда мы на следующий день говорим, что вот вам выдадут деньги, это все равно выглядит какой-то откупной, верно? Да все говорят: «Да не нужны нам ваши деньги, верните!..»
Как вы восприняли гибель главы МЧС Евгения Зиничева? Как вы приняли бразды правления в свои руки? Как вообще вот это все можно пережить, принять и начать работать?
Если касаться Зиничева Евгения Николаевича, то изначально я для себя сказал, что он ушел в отпуск, в длинный отпуск. И мне как-то на первых порах это было легче воспринимать. Но, кстати, о министре — он же ведь пытался спасти человека. И прежняя служба заточена была на это, на спасение, на охрану человека. Это как раз, когда я говорил про население мужского пола, а мужчин значительно меньше из этого населения, вот он относится к мужчинам, и все спасатели относятся к мужчинам, понимаете? Вот они не искусственные, они настоящие, они не из пробирки. «Жила б страна родная, и нет других забот», это гимн МЧС России, мы его поем каждый раз, когда собираемся. Это действительно золотые слова, и они много стоят, и мы подтверждаем это ежесуточно.
<…> Одни больше запоминаются ушедшие, погибшие, не спасенные, другие меньше, но это 100% рубец на душе и сердце, и с этим ты живешь и ходишь, и многое потом переживается. Конечно же, морально мы просим прощения перед всей страной, перед всеми погибшими. Да, мы сознаем, что мы последние в этом ряду, кто может помочь.
По крайней мере у меня ощущение вины всегда существует перед вдовами, перед населением. Справку читаю каждое утро о последних событиях и каюсь. Не верьте, что те, кто видят постоянно смерти, горе, те к этому абсолютно привыкли и с ощущениями у них проблема происходит, — нет у нас проблем с ощущениями. Мы из того же сотканы материала, как все оставшиеся люди, из того же теста сделаны, но при этом у нас повышенное внутреннее состояние, чувство ответственности.
Ну а вы правы: за свою службу я уже столько положил цветов к монументам, да и речей, наверное, сказал немало, и каждый раз надеюсь, что это последние цветы, что такое больше не должно повториться, но так не происходит.
Вас назначают. Какие задачи сразу же перед вами ставятся или вы себе ставите? Вы же прекрасно понимаете, что надо делать дальше. Что из вот самого ключевого удалось реализовать за первые 3 месяца?
Моя сейчас задача, чтобы корабль под названием МЧС России, во-первых, не дал течь, не сбился со стратегического курса, не забыл ежесуточно, ежечасно, ежесекундно свое предназначение в этой стране, а может быть, даже и в мире.
Мне бы хотелось, чтобы подчиненные могли хотя бы адекватно анализировать свои действия и выставлять сами себе оценку. Потому что кто бы меня ни оценил, я за прожитый день сам себе выставляю в собственном дневничке.
Я вас не могу не спросить: а вот когда вы рискуете жизнью ради жизни других людей, ты думаешь только о процессе, или у тебя все равно в голове идут еще какие-то мысли? О чем вы в этот момент думаете, мне очень интересно? И есть ли какой-нибудь самый яркий запомнившийся эпизод во время спасения?
Я уже несколько раз при встречах говорил, что за лейтенантскую жизнь, когда я был начальником караула, по армейски — это командир взвода, это первичное, так сказать, тактическое подразделение в пожарной части, которое выезжает на пожары 24 часа в сутки. Я им был чуть больше двух лет. Вот лично мне выпало счастье спасти трех человек, прямо на руках. Причем это все были три женщины, мужиков не спасал, ну вот не довелось. Одна фамилия была Гробовская, другая Погорелова, третья Бессмертная. Они мне запомнятся на всю оставшуюся жизнь. У каждой своя история. Погорелову я еле-еле дотащил волоком, вытащил на лестничную клетку, она захрипела, ее подобрали, а думал, уже труп. Погореловой я отдал свой аппарат, и как она меня не замучила, я не знаю, но как-то мы с ней все же вышли. Она дышала кислородиком, а я дышал угарным газом, но тем не менее я сейчас перед вами.
А вот Бессмертная — это вообще целая история. Это, как мне сказали, бывшая балерина, и уже в таком «бальзаковском возрасте» она была. Когда я ее нашел, нарушив все требования техники безопасности пошел в задымленную зону один, думал, что меня сейчас быстренько догонят мои гвардейцы. Я ее нашел, наступил на нее в дыму… А в дыму видно 50 сантиметров, пробиваешь фонарем. Я ее поднял на руки и думаю: ну вот, здорово, хорошо, легонькая.
И тут все началось: я на вдох — кислорода нет, я на вдох — кислорода нет. У нас есть кнопка аварийная подачи кислорода, так называемый байпас, должно промывать тебе легкие через мешок специальный, а он не поступает. И тогда у меня пошли круги перед глазами желтые, потом почему-то сладко во рту стало, и я почувствовал, что я ухожу. Я подумал, что и не больно совсем уходить. Потом мне приходит мысль, что я нарушил вопросы техники безопасности и завтра на разводе начальник части скажет: «Сколько вас надо было инструктировать! Из-за вот таких, как вы, мы не выиграем социалистическое соревнование!»
Вы шутите?
Абсолютно точно, абсолютно точно.
Я вспомнил своего начальника части, который, думаю, и в гробу меня достанет: «Что ж ты сотворил-то? Разве ты мог так поступить? Ты подвел коллектив, ты это все…»
Это все в Советском Союзе происходит?
Вот я хочу подчеркнуть (это все в Советском Союзе), второе не помню, что я подумал, а третье — вспомнил, что я женат и имею сына. Я как-то при жене это рассказал, она сказала: «Ну, мы всегда у тебя были не на первом месте…» В данном случае на третьем, но тоже неплохо, третье призовое место все-таки, согласитесь, все же пьедестал.
Стало ли легче тушить пожары? Вот если вспомнить ту жизнь в XX веке и сейчас эту современную жизнь XXI века в Москве?
Совершенно стала другая техника, приборы обнаружения, появилось новое оборудование… Мне вот эта Бессмертная, почему я кислород [не получал]? Потому что она мне пережала гофрированный шланг. Его невозможно пережать, в нем девять стальных колец! Это специально делается на плечи, если обрушение идет на тебя, если ты падаешь, балка, никто тебе не пережал кислород, а она смогла пережать.
Это вы имеете в виду в состоянии аффекта?
Она признаков жизни не подавала. И меня спас Московский проспект, поскольку он в советское время точно так же хорошо освещался ночью. Я увидел перед собой белое пятно и я дернулся и попал в ручку дверную балкона, рванул эти стекла, вывалился с ней, сорвал маску, глотнул грудью мегаглоток воздуха, а она закричала. И я думаю: «Какое счастье, что ты кричишь!» А она закричала от того, что порезала руки о стекло, и это ее привело в шок. Я думаю: «Счастье! Кричи, родная, кричи!» Я кричу от счастья, что я глоток сделал, а она кричит, может, возмущается, я не знаю.
Оборудование стало другое, сейчас мы работаем на других аппаратах.
Вот я почему спрашиваю? Потому что, когда была «Зимняя вишня», все говорили, что вот там как раз была аппаратура 1980-1990-х гг.
Нет, нет. Если касаться дыхательной аппаратуры, то нет.
Техника спасательная?
Да, цистерны, автоцистерны, техника, они, так скажем, из Советского Союза, это факт, тогда были.
А какой у них срок действия, вот тогда сразу объясните?
По-разному. Например, за рубежом они и по 25 лет служат. У нас столько не служат, у нас 10 лет уже считается хлам.
Почему? Это наша отечественная техника?
Да, она отечественная. Почему хлам? Я думаю, что там другие климатические условия, как правило, у нас все же они тут отличаются от все той же Европы, да и от той же Америки.
То есть у нас срок эксплуатации плюс-минус 7-8 лет?
Я говорю, что есть и больше сроки, разная техника, разное количество, разное назначение.
При «Зимней вишне» проблема была в технике или нет все-таки?
Эта техника точно так же способна подавать огнетушащее средство. Техники могут быть разные, с разным оборудованием, но на этой технике точно так же можно проводить…
Можно спасти человека.
Конечно, можно спасти человека.
Техника обновилась в России?
Техника обновляется ежегодно, и нам выделяет [бюджетные средства] и правительство, и президент этим занят непосредственно.
И в регионах, я имею в виду, это не только Москва, это не только Санкт-Петербург?
Да нет, что вы, конечно же, это регионы…
У нас разные программы, нам дают допы постоянно, это миллиарды рублей. Конечно же, я не знаю ни одного министра, который сказал бы, что ему денег хватает, вот ну нет таких руководителей. И поверьте мне, это во всех странах так.
Какие новые технологии вы применяете? Вот вы сказали, что, например, уже за границей, в роли спасателей выступают роботы. Что касается дронов, искусственного интеллекта, который прогнозирует чрезвычайные ситуации, пожары, насколько массово это применяется? Вы сами насколько к этим техническим новинкам открыты и считаете, что это будущее МЧС?
Так получилось, что я 15 лет в должности заместителя министра, да, и с первого же дня мне было поручено заниматься наукой.
НИОКРом?
НИОКРами, вообще в целом наукой МЧС России, ОКРы, НИОКРы.
И вы инвестировали в стартапы?
Мы все инвестировали. И особенно, когда был [главой МЧС] Сергей Кужугетович [Шойгу], он с такой требовательностью подходил. И роботы первые появились еще при нем, и они сейчас, эти роботы, есть, кстати, роботы по тушению, роботы по разминированию.
Дроны?
Дроны массово у нас используются, беспилотные летательные аппараты. Сейчас мы работаем над тем, чтобы они сами тушили.
И искусственный интеллект?
Искусственный интеллект — это отдельная совершенно тема, потому что без искусственного интеллекта мы сейчас не можем принять адекватное управленческое решение.
Большие данные вы так же собираете, искусственный интеллект анализирует?
Точно. Это работает в системе прогнозирования, предупреждения, моделирования и ликвидации пожаров и ЧС.
Мы больше перенимаем зарубежный опыт, а они нас опережают, или мы, наоборот?
Тина, я учусь везде, в том числе сейчас и у вас, вот как общаться, как разговаривать, как задавать вопросы. Поэтому с каким бы человеком я ни встретился, мы учимся. А уж тем более учимся у своих коллег.
А где вы удивились за последние 5 лет, в какой стране? Например, тому, как устроена система тушения тех же пожаров.
Вот что касается техники, оборудования, то, конечно же, мы Европу еще догоняем. Но вот опять-таки, забегая наперед: я увидел самолет пятого поколения, я на него посмотрел, я заболел, я хочу спасательную технику иметь пятого поколения. И сейчас мы уже встречались с «КамАЗом», я поднял своих всех ученых, мы будем это все делать. Вот за рубежом эта вся техника энергонасыщеннее, она, так скажем, многофункциональнее.
А вот в отношении тактики действий, в отношении ликвидации ЧС все учатся у нас, потому что у них первое: застрахован объект? — спокойно, застраховано жилье? — спокойно мы к этому относимся. А мы так не относимся к этим делам. Вы никогда, никто реально не увидит и не сможет увидеть, как работают огнеборцы, как работают спасатели, потому что, чтобы это увидеть, надо быть в аду. Мы не признаем той тактики, которая со стороны подает огнетушащая… Нет, это тоже есть, но если оно где-то и подается, то внутри. Если тебя нет внутри, то ты какой-то любитель, это будет напоминать дворника, который поливает клумбу.
Объясните, как изменилась система мониторинга ситуации, изменилась ли она со времен Норильска, появились ли новые протоколы и как теперь должны действовать местные власти и бизнес, если такая ситуация вдруг повторилась.
У Норильска тоже по-своему уникальная чрезвычайная ситуация, и никогда в мире еще никто не собирал 23 тысячи светлого нефтепродукта, а МЧС России со своими коллегами из других министерств это смогли сделать. И как бы там ни нападали «зеленые», мы это все организовали и сделали.
Но вы абсолютно правы, этого могло не быть, если бы средства объективного контроля выдавали информатику на центры. На каждом предприятии существуют такие центры, и они должны эти сигналы получать в дежурно-диспетчерскую службу объекта. Дежурно-диспетчерская служба должна мгновенно передавать сигнал в единую дежурно-диспетчерскую службу, та поднимает выше до Центра управления в кризисных ситуациях и может так дойти до Москвы, до национального. Вот этого не существовало.
А если этого не существует, то тогда мы слепцы, мы опять на русское авось. Как всегда, нам чего-то не хватает, ночи, суток, года, чтобы что-то привести в порядок.
Все, что касается обнаружения, все, что касается принятия решения, на то сейчас в рамках НИОКРов разрабатывается аппаратно-программный комплекс «Безопасный город», на то разрабатываются соответствующие программы.
Это ваша большая программа, которая на 100 млрд рублей…
Большая программа страны.
А вы еще потратили только 16 [млрд рублей], правильно?
Да, да. Это субъекты тратят, а нам немножко выделено федеральных денег на НИОКРы, и мы сейчас это проводим.
Все что касается единых диспетчерских служб как органа последнего управления, — это лоскутное одеяло, а мы его должны сделать единым целым, сопряженным со всеми системами.
Много ли вообще молодых ребят хотят идти работать в МЧС? Как у вас от года к году меняется эта статистика?
Вот был период девяностых, когда некий произошел спад конкурса. Сейчас все растет, спад конкурса в наши учебные заведения, растет, все больше и больше хотят у нас учиться.
Я зачастую общаюсь с курсантами, с выпускниками. Послушайте, на самом деле это замечательные люди, честное слово.
А кто эти дети, которые идут туда учиться? Это дети ваших сотрудников в основном?
Есть и такие, но далеко не в основном. Это небольшое количество людей, вот честное слово, а основная масса — это все, кто видят, смотрят.
Говорят: «Мы хотим идти в МЧС»?
Они хотят быть востребованными и полезными для России. Более того, я им говорю, что вы потенциальные жертвенники. И они это сознают, и они готовы. Конечно же, это максимализм.
А если добровольцев взять? Слушайте, сейчас такое стремление нам помогать! И среди добровольчества столько молодых, даже не выпускников этих школ…
Вы же очень плотно сотрудничаете с «ЛизаАлерт», насколько я знаю…
«ЛизаАлерт» — это уникальные люди.
Я часто слышу, что в силу глобализации, гаджетов, цифровизации, ухода человека в индивидуальное пространство, людей, которые хотят свою жизнь посвящать спасению других людей, не то чтобы много в мире. А вы говорите, что это не так. Вот мне интересно, как это в числах выглядит?
Нет, в мире тоже развито добровольчество, это определенно.
Прямо вот идут?
Добровольцы разные. Например, в Германии, если вы к 15-16 годам не определились, то вас не уважает общество, вы не можете вообще публично заявить: «А я никуда не вступил».
А насколько МЧС — это престижно сегодня, как вы считаете?
Я считаю, что это по-прежнему престижно. Кстати, престиж — это все же задача наша, меня и моих подчиненных, повышать этот престиж.
А там много династий? Вот если отец МЧС, чтобы сын потом тоже был в МЧС? Хочется, идут? Или, наоборот, против, говорят: «Не надо, я уже свое отслужил, на тебе давай отдохнем»?
Я в отношении своих детей не применял никакого насилия, они все видели.
А ваши тоже в МЧС?
Нет. Бог сделал нас всех свободными людьми, у каждого свой выбор, они по-своему, ну и пожалуйста. Но то, что они живут моей темой, то, что они, так сказать, в ней, я это все понимаю. А вот внуки, вот они искренне уже мною интересуются, — а что, как.
То есть существует вероятность, что ваши внуки будут служить в МЧС?
Я надеюсь, что такая возможность существует теоретически хотя бы.
То есть вы для них хотите такой жизни и судьбы?
Это их право, я не говорю, что они должны пойти. Но при этом я ощущаю, что проявляется интерес.
У нас философия в МЧС, она же ведь заточена на человека, она же супергуманная вообще по себе, эта служба. Когда мы вытаскиваем Ваню Фокина, пролежавшего 37 часов в Магнитогорске под руинами, вы знаете, сколько нам бросило «Дайте нам поработать на этих развалах!», я уже отбивался, я сказал: «Пожалуйста, как-нибудь избавьте меня, мне надо группировкой руководить, а к нам просятся люди».
А сколько человек на место в академии?
Сейчас четыре, пять, шесть человек.
Вы говорите, что идут максимально идейные люди.
Да.
Я вам верю, но тем не менее все равно везде есть коррупционеры. Есть в МЧС коррупционеры? Как с ними боретесь?
Да, есть. Есть уголовные дела.
Как отслеживаете, сколько случаев, увеличиваются, уменьшаются? Как вообще по статистике?
Спрос сейчас все жестче и жестче. Я не хочу сказать, что у нас какой-то всплеск, но сказать о том, что у нас нет уголовных дел, в том числе за превышение должностных полномочий, за взятки… Мы же контактируем постоянно с бизнесом. Более того, бизнесу гораздо выгоднее заплатить, чем общаться с нами на профессиональную тематику. Торги вот эти все, они существуют. Кто-то окажется без стержня, и такое есть, это печальная статистика.
Десятки, сотни, какая статистика?
Десятки случаев, да, существуют.
А вы смотрели сериал про МЧС? «Вызов» называется, если я не ошибаюсь?
Я посматривал, несколько серий смотрел. Отчасти мне нравилось, отчасти отдавало некой наивностью это все.
А в МЧС нормально к женщинам-начальницам относятся?
Я, кстати, хочу подметить, что женщины на руководящих должностях — это наиболее, с моей точки зрения, ответственные люди.
В МЧС какой процент женщин?
Он небольшой, может 15%.
О взаимодействии с другими странами тоже хочу вас спросить. Нас смотрят по всему миру. Российские спасатели, вы сказали мне во время интервью, работают по всему миру.
Правильно.
Гуманитарные поставки в Сирию, помощь после взрыва, соответственно, на «Фукусиме»…
Постоянно, не только в Сирию, каждый месяц мы это делаем, поставки.
Можете ли вы сказать, что МЧС — это мировой бренд и это и есть наша мягкая сила? Потому что там, где, условно говоря, выключаются или включаются санкции, язык МЧС универсальный, потому что жизнь людей, мне кажется, выше любых санкций.
Есть бренд и это абсолютная мягкая сила. И существует братство среди пожарных, среди спасателей. И так получилось, что я возглавляю Международную федерацию пожарных и спасателей, в которую входят 27 стран. Она основывается на пожарно-спасательном спорте. Туда много стран НАТО входят, мы там одна семья. Там мы все едины, мы все заточены, и все эти риски — это не риски России, это риски всего мира.
Согласны ли вы с прогнозом, что количество катаклизмов будет увеличиваться в силу изменения глобально мирового климата? И как вы вообще планируете свою политику, свою стратегию, исходя из вот таких климатических глобальных изменений? Правда изменился климат, или мне кажется?
Изменяется, болота превращаются в сухой порох, в торф… Это действительно есть. Ветры, ураганы… В этом году мы не вылазили с Дальнего Востока.
Я могу сказать и по Арктике: идет просадка зданий, сооружений, свай, вечной мерзлоты, идет деформирование трубопроводов.
Мы должны адекватно на это реагировать. В чем это заключается? В том, чтобы мы могли прогнозировать, благодаря прогнозу мы составляем модели. Модель отдается как в плане превентивности, так и моделируется в плане принятия решений, когда нужно реагирование. Мы в этом году впервые в истории МЧС России, да и впервые в стране провели учения в арктической зоне, шесть тысяч человек только в них приняли участие.
Это международные учения?
В том числе и международное. У нас появились новые образцы техники, оборудования, технологий различных. Поэтому любая ЧС нас чему-то должна учить, любой пожар нас должен чему-то учить.
Можно ли вообще представить жизнь, в которой не будет таких трагедий, как в Кузбассе? Вы про это думали когда-нибудь, что идеальный результат работы — это отсутствие трагедий как таковых? И что для этого нужно?
У нас еще впереди столько много… Я был бы глупцом, если бы сказал: «Конечно можно, ну, конечно, можно!» Вот сейчас я как приду завтра, как дам тут несколько команд да приказов, подпишу и все встанет на место. Невозможно одним министерством победить все пожары и ЧС — это задача общества. Это задача культуры безопасности, которая из детского сада, через школу, через высшие учебные заведения, через потребность в обществе понимать, сознавать. Это комплексная задача всего общества. Но то, что мы должны возглавить эту работу, я всегда согласен. Потому что силовиков в нашем министерстве немало, и у каждого, как говорится, свой чемодан, но мы будем всячески стремиться, чтобы меньше горя людского было в нашей родимой стране.
Я вот думаю, что вам пожелать? Здоровья, наверное, самое главное, да? Чего сами себе желаете?
Терпения.