Министерство просвещения в ноябре опубликовало проект новых правил русской пунктуации и орфографии. Документ вышел консервативным. Он не описывает самые свежие неологизмы, вместо этого фиксируя наиболее заметные изменения за последние полвека. Откуда в нашу речь проникает язык менеджеров и почему все вокруг стали пользоваться психологическими терминами? Как мат, несмотря на специальный закон о нем, перестал быть табу и почему это может быть плохо? Каким образом заимствования приживаются в языке? Эти и другие не описанные в новых правилах вопросы RTVI обсудил с лингвистом, профессором РГГУ и НИУ ВШЭ и популяризатором науки Максимом Кронгаузом.
Новые правила русского языка — это первая за 65 лет попытка описать произошедшие в языке изменения; последний раз это делали еще во времена Хрущева. Однако очередная попытка сформулировать языковые нормы не значит, что работы по фиксации новых слов и уточнению написания уже существующих не велось, — документ скорее напоминает итог работы лингвистов и языковедов с тех пор. Лингвист, популяризатор наук о языке и профессор РГГУ и ВШЭ Максим Кронгауз считает, что обновления правил недостаточно — необходим общенациональный словарный ресурс, который в реальном времени отображал бы новую лексику и описывал ее употребление. В 2000-х Кронгауз написал книгу «Русский язык на грани нервного срыва» о процессах, запустившихся с началом нового века, а в 2013-м опубликовал «Самоучитель Олбанского», где описал влияние интернет-среды на повседневную речь. Оба эти труда стали настоящими научно-популярными бестселлерами. В разговоре с RTVI ученый рассказал о несостоявшейся реформе орфографии и сопротивлении ей со стороны интеллигенции, исчезновении понятия «литературного языка» и необходимости госфинансирования языкознания по советскому образцу.
Госзаказ на правописание
— Почему возникла необходимость в новых правилах?
— Перестройка и 1990-е годы стали естественной границей, после которой язык сильно изменился: поменялись практика письма и речи. Они стали водоразделом, за которым произошел не переход даже, а перескок к новым правилам языка, в том числе — в орфографии. И лингвисты, надо сказать, довольно быстро отобразили этот процесс: начали готовить масштабные изменения в правилах русской орфографии, заговорили о реформе русского языка.
В среде образованных людей эта попытка реформы вызвала резкое неприятие. Настолько резкое, что слово «реформа» вообще перестало употребляться, а новые «Правила русской орфографии» вышли в 2006 году под редакцией В.В. Лопатина чуть ли не как его авторская книга.
— Это очень странно, не находите?
— Так происходит всегда. Журналисты и писатели всегда принимают в штыки любые попытки внести в язык что-то новое. Так, можно вспомнить, сколько буксовала последняя реформа русской графики (имеется в виду написание букв и их употребление. — Прим. RTVI), начавшаяся в 1905 году — пока революционные матросы после Октябрьской революции просто не прошлись по типографиям и не изъяли из набора еры, яти и другие «устаревшие» элементы. Так происходило и в 1960-х, когда Михаилом Пановым предпринималась еще одна попытка внести изменения в русскую орфографию.
— А можно ли сказать, что Институт русского языка и другие языковые институции успевают описывать происходящие в языке изменения?
— Катастрофически не успевают. Причем не только регулировать, но и просто описывать. Столкнувшись с новым словом в интернете, ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову полезть в словарь — ни в бумажный, ни даже в компьютерный. Хотя лингвисты и пытаются поспеть за переменами, но воплощения в конкретных формах это не находит.
У нас, собственно, нет и организации, обладающей в таком вопросе авторитетом и властью. Во Франции этим, скажем, занимается Академия наук — у нас же РАН и ее профильные институты были, скажем так, настолько сильно модифицированы, что в результате потеряли этот авторитет. Вы, как журналист, наверное, сами в большинстве спорных случаев идете на сайт gramota.ru.
— С чем это связано, по-вашему мнению?
— С новым устройством науки вообще. Разрушена советская система финансирования, позволявшая вести длительные фундаментальные исследования. Наука сейчас живет по системе грантов, которые выдаются под конкретные во всех смыслах слова задачи.
Однако выясняется, что для исследования больших вещей советская плановая система подходит лучше.
Собственно, то, что сейчас происходит — это как раз попытка сделать задачу формирования свода новых правил государственной орфографии: был проведен Совет при президенте, создана Орфографическая комиссия. Это, конечно, надо было делать как раз в 2006-м, но сделано сейчас. Но при этом устроена она точно так же: выделено финансирование, к определенному времени надо показать результат. В то время как этих самых результатов можно будет достичь, только если их заранее запланировать, согласовав с учеными разумные сроки.
— Какие результаты вы имеете в виду?
— Я думаю, что есть две важнейших на данный момент задачи: во-первых, публикация полного свода правил, а также создание общенационального словаря русского языка. Мы знаем словари Ожегова и Ушакова, однако новый, актуальный и современный словарь должен делать большой коллектив авторов. Кроме того, он должен быть не бумажным, а сетевым. И существовать в режиме постоянного обновления, чтобы оперативно добавлять и убирать те слова, которые появляются под влиянием тех или иных процессов.
Интернет дает отличные возможности для внесения новых, быстро возникающих единиц. И, скажем, составители Оксфордского словаря — который полностью переехал в Интернет — этим активно пользуются. Недавно они включили в словарь несколько эмотиконов-смайликов — и правильно сделали, потому что они стали полноценными элементами письменной речи.
— То есть словари должны стать чем-то вроде «Википедии», которую делают сами пользователи?
— Нет, пользователям можно отдать функцию сбора новых слов, однако научную работу по систематизации должны вести ученые. «Википедия» как раз хороший пример того отличного пользовательского проекта, который при этом содержит огромное количество ошибок, неточностей и мусора — из-за того, что сведения не модерируются и не систематизируются учеными.
С русским «Викисловарем» положение еще хуже — да, там быстро появляются новые слова, но для словаря важна последовательность, которой в случае с вики-ресурсами достичь невозможно. Английскому вики-словарю и «Википедии» в этом смысле везет больше — их пишет весь мир, а русскую — только небольшое количество русскоязычных энтузиастов. Получить хороший результат силами одних энтузиастов невозможно; необходимы усилия редакторов и ученых.
С другой стороны, мы помним, что проект «государственной «Википедии»», кажется, так и не состоялся. Потому что всем ясно, что это противоречит идее краудсорсинга, гражданской энциклопедии. Однако в случае со словарем, мне кажется, можно довериться государству.
Кто отвечает за язык
— А где сегодня зарождаются стандарты языка и кто их производит? СМИ, ТВ, блогеры?
— Дело в том, что на протяжении многих веков такой средой оставалась литература, которая вырабатывала и практиковала новые формы и сохраняла нормы языка, однако сейчас — с изменением отношения к ней со стороны «потребителя», то есть с исчезновением привычки к чтению — она эту функцию потеряла. А с этим стало неясным и само понятие «литературного языка» — нам больше негде свериться, соответствует ли ему то или иное встреченное нами выражение.
В связи с этим я думаю, что решающим влиянием на язык никто из вышеперечисленных не обладает.
Но если сравнивать, то наибольшее влияние у блогеров на YouTube и в TikTok — двух самых мощных коммуникативных площадках.
Но блогеры там бывают разные, с разным уровнем образования и владения русским языком.
Другое дело, что у нас отсутствуют пути, если так можно выразиться, «легализации» новых слов — то есть включения их в словарь. Нет механизма, с помощью которого можно было бы обсудить, включать ли новое слово, произнесенное Юрием Дудем, в словарь или нет. Интернет-словарь, если бы таковой был создан, мог бы, по крайней мере, позволить хотя бы начать решать эту проблему.
— Из всего, что было сообщено о новых правилах, читатели больше всего запомнили включение в словари и установление правил написания слов «каршеринг», «киллер» и «дилер». Не слишком опоздали с «легализацией» этих англицизмов?
— Ну, если отсчитывать от момента появления этих слов, то с 1990-х прошло уже много времени, конечно: новым из них можно назвать только «каршеринг», появившийся недавно для обозначения относительно нового явления… Оно может, кстати, так же быстро уйти — например, со смертью этой услуги в связи с распространением беспилотных такси.
Англицизмы и молодежный жаргон
— А нужны ли русскому языку такие заимствования?
— Знаете, задача лингвистов не объяснять, плохое слово или хорошее, а описать его, дать примеры его использования — в текстах, документах, повседневной речи. Нам может нравиться или не нравиться заимствование. Мы можем считать, что оно уродует язык. Мы можем решить, допускать или не допускать его употребление. Но дальше-то что? Штрафовать за его употребление? А кому поручить за этим следить?
Создать языковую специальную службу с прокурорскими функциями или положиться на бдительность граждан?
В случае с матерной бранью мы имеем дело с четырьмя корнями, и случаи их употребления в прессе и на телевидении отследить еще можно, а когда речь о большом количестве заимствованных слов, никакая институция за этим не уследит — ни Роскомнадзор, ни Институт русского языка.
Тут еще есть вот какой аспект — ваш вопрос, скорее всего, вызван не недовольством обилием англицизмов в целом, а интервенцией построенного на них молодежного жаргона: чаще всего недовольство его присутствием в языке выражают люди старшего поколения, считая, что он замусоривает речь.
— А вы так не считаете?
— Я считаю, что молодежный жаргон существует в любое время, и сейчас слова «кринж» и «краш» существуют точно так же, как слова «флэт» (квартира. — Прим. RTVI) и «хайр» (волосы. — Прим. RTVI) в жаргоне движения хиппи лет 40 назад.
Но в целом регулировать или запрещать молодежный жаргон — это абсурд. Тем более, что в целом он обогащает язык. Слово «рандомный» помогает уточнить слово «случайный»: если в слове «случай» есть момент какой-то… судьбы, что ли, то «рандомное» — это нечто абсолютно, математически случайное. Точно так же слово «френд», пришедшее из соцсетей, помогло отделить виртуального знакомого от реального друга. А слово «хайп» тоже помогает заменить «привлечение к себе внимания с расчетом на любую популярность». Да и легализованный новыми правилами «каршеринг» помог сократить название этой услуги — вместо громоздкой «краткосрочной аренды автомобиля».
— Но есть и обратные примеры. Например, паразитическая конструкция «то, что».
— Да, сегодня от молодых людей можно услышать, например, не «я думаю, что хочу сходить в театр», а «я думаю то, что хочу сходить в театр». Причем постепенно ухо привыкает к тому, как говорят вокруг, и сам не замечаешь, как в твоей речи или в речи людей вокруг тебя начинают проскакивать неправильности. Потому что наша речь опирается на языковую практику. И благодаря частоте и повсеместности употребления нынешний жаргон проникает в общее языковое поле гораздо быстрее. Это следствие еще и открытости коммуникации сегодня: то же слово «хайп» отлично устроилось на телевидении и в речах, скажем, депутатов Госдумы.
Офисный новояз и психотерапия
— А как вы оцениваете распространение так называемого «офисного новояза»? Например, такие выражения как «Я дам вам обратную связь», словечко «окнуть» — вам они не кажутся языковым мусором?
— Видите ли, язык является одним из основных инструментов адаптации человека. Как влиться в новый коллектив? Говорить, как все вокруг тебя. Кстати, помимо «менеджерского новояза»,
можно говорить о существовании еще одной волны — интервенции языка психологов и психотерапевтов.
Наверняка же встречаете выражения «я в моменте» или «я в потоке», понятие «осознанности» и «ресурса». Как только психотерапия стала доступна людям обычного, а не только высокого достатка, эта лексика наполнила обычную речь.
В обоих случаях механизмы распространения этих выражений те же, что и с молодежным жаргоном — они быстрее попадают в общее языковое поле в связи с ростом количества людей, занятых офисной работой и менеджментом и посещающих психотерапевтов. И вы, следуя тому, как говорят вокруг вас, тоже иногда допускаете такие выражения.
— Не могу не спросить вас напоследок про хорошо заметное явление: матерные слова перестали быть табу, их все чаще можно встретить в социальных сетях, в том же TikTok или на YouTube. Как вы оцениваете этот феномен?
— Лично мне как обывателю это неприятно. На «картошке» в колхозе на первом курсе я спокойно относился к тому, что сельские жители используют матерные слова для отбивания ритма. У нас на кафедре не матерятся, но, выйдя с работы в кафе, я не хотел бы, скажем, слушать, как за соседним столом хорошо одетые люди громко пересыпают свою речь обсценной лексикой, — а такое вполне часто может случиться уже сейчас.
Но я отношусь к этому с тревогой, конечно. Не как обыватель, а как лингвист.
Если мат окончательно проникнет в общее языковое поле и растабуируется, он потеряет свою энергию и яркость, которую он привносит в язык.
Перестанет означать нечто в своем крайнем выражении или предельном состоянии. И это неизбежно приведет к оскудению языка. Знаете, почему в английском из бранных слов осталось одно слово на букву F? Потому что все остальные были ими постепенно легализованы и вошли в обычную речь — и это привело к его обеднению. Русский язык еще не прошел этой дорогой — так что по крайней мере в этом мы точно впереди.