Протоиерея Димитрия Василенкова называют “главным батюшкой СВО”. С 6 апреля 2023 года он назначен главным военным священником духовенства, окормляющего военнослужащих ВС РФ и сотрудников силовых структур в зоне проведения спецоперации. RTVI поговорил с отцом Димитрием о работе на фронте, нуждах военных священников и будущих отношениях народов России и Украины.
Протоиерей Димитрий Василенков — руководитель отдела Санкт-Петербургской митрополии по взаимодействию с вооруженными силами и казачеством. Родился в семье офицера, учился в Ленинградском высшем военно-политическом училище ПВО имени Ю. В. Андропова, однако в начале нулевых отказался от карьеры военного и в 2004-м был рукоположен в священники, в 2006-м окончил Санкт-Петербургскую духовную семинарию. Почти с самого начала своей церковной службы отец Димитрий работал по линии взаимодействия церкви с военнослужащими и силовыми структурами, более 60 раз был в командировках в «горячих точках» — в Чечне, Сирии, Грузии, Донбассе. Трижды награжден орденом Мужества.
«Страх смерти мотивирует религиозность»
Расскажите, как меняется служение в условиях боевых действий, передовой?
Жить хотят все, надо приспосабливаться. Некоторые таинства, например, литургия, на передовой действительно практически невозможны. Но все остается, как и в мирной жизни, просто люди приспосабливаются к определенным обстоятельствам: так же и причащают, и крестят, и исповедывают, просто приспосабливаясь к реальности этого момента.
На фронте чаще проводят общие исповеди, массовые. А приходят ли на передовой люди с запросом на обычную исповедь, персональную, или такого обычно не случается?
Если есть такая потребность, поговорить с глазу на глаз, можно и поговорить. Потребность такая есть, но не всегда время позволяет. Если есть время, можно поговорить; нет времени, значит… К сожалению, не всегда удается уделить каждому время.
В одном из интервью вы говорили, что именно в армии сейчас “происходит обращение к Богу, жажда Бога”. Это все еще так?
Жить все хотят, поэтому все о боге начинают вспоминать. То есть страх смерти мотивирует религиозность человека. Другое дело, что эту религиозность необходимо превратить в осознанную.
А надежна ли такая вера, которая обретается из-за страха смерти?
Это задача священника, чтобы неосознанная религиозность превратилась в осознанную. Мы делаем это так же, как и в жизни мирной, — это и участие в таинствах, и беседы, и молитвы. Все это вкупе дает результат.
Александр Полегенько / ТАСС
Вы вне передовой много общаетесь с участниками боевых действий? Например, на второй, на третьей линии? Или, может быть, в тылу?
По-всякому бывает. Но и на первой линии фронта, и на второй, и на третьей все подчинено одному закону — закону войны. Люди там заняты военным делом, то есть они не сидят и пузо чешут, поэтому все эти беседы, разговоры, они происходят вне их основных занятий. Когда есть возможность, они, конечно, подходят и спрашивают.
Получается, что у людей нет времени на разговоры и размышления, но священник же зачем-то приезжает на передовую?
Да, приезжает, но когда человек занят войной, у него нет времени, чтобы часами сидеть и слушать батюшку, потому что у него есть боевые задачи. Встречи и беседы, конечно, проводятся и бывают нужны, но основная задача священника здесь — это как раз работа с бойцами в момент их подготовки к войне, когда они еще готовятся на полигонах. Там у батюшек есть возможность более полноценно работать. А чем ближе к линии фронта, тем все более ограничено жесткими рамками.
Много в таком случае батюшек на линии фронта?
Очень мало, потому что если сейчас находиться на линии фронта, это все заканчивается очень печально: военная обстановка очень тяжелая, везде дроны. Батюшки попадают на первую линию фронта, но основная тяжесть работы чуть подальше от передовой.
«Дешевле человека учить, чем потом лечить»
Приходят ли к вам как к священнику бойцы, которых мучает факт лишения человека жизни? Как вы помогаете людям с этим справиться?
Фактически такое происходит очень редко, потому что им воевать нужно. Заниматься бреднями и всевозможными рефлексиями у них нет времени. Если ты будешь заниматься рефлексией и саморефлексией, то все закончится печально.
Это все происходит в мирной жизни, когда человек приходит с фронта, он начинает задумываться о том, что, как и где. А там просто нет времени этим заниматься.
Конечно, бывает так, что человек сталкивается с очень серьезными духовно-нравственными вещами, которые заставляют его задумываться. Тогда люди начинают приходить и спрашивать, но, как правило, это все происходит не на линии фронта. Потому что на линии фронта у людей задача выжить. Выжить и победить.
Все остальное начинается тем больше, чем человек дальше от линии фронта, когда уже есть время для того, чтобы осмыслить, по-другому взглянуть на себя, на свою роль, на войну, тогда человек уже начинает и вопросы задавать. Но, опять же, как правило, верующие ребята вопросы не задают, они и так все понимают. В основном это вопросы как раз от наших, скажем так, малоцерковных сограждан.
Александр Полегенько / ТАСС
В своей книге «На войне» вы пишете, что грешить на войне нельзя, потому что любой грех ведет к смерти духовной и физической. А что такое грех на войне?
А что такое грех вообще? Есть четкое определение. Что нам, например, Википедия говорит? «Грех — это действие или помышление, которое, как правило, ассоциируется с отступлением от праведной жизни, прямым или косвенным нарушением религиозных заповедей». Что такое грех на войне? Это нарушение закона Божьего на войне.
Но ведь лишение человека жизни — это грех. И вы пишете о том, что человек принимает на себя тяжесть этого греха.
«У нас сейчас мир человекоцентричен. Человек — это мерило всего. Но это только сейчас, раньше такого не было. Раньше человечество жило совершенно по другому закону: мерилом всего был Бог, и поэтому отношение к человеку, к его жизни и смерти было прежде всего с точки зрения вечности, а не с точки зрения краткого момента жизни. Отношение к человеческой жизни выстраивалось из отношения вечности к человеку. А сейчас у нас немного все по-другому.
Конечно, убийство — грех, но убийство на войне не вменяется солдату, воину как грех, потому что на войне он родину защищает. Это нужно понимать.
Но всякий грех все равно на душе оставляет раны, и война оставляет страшные, тяжелые раны, которые требуют врачевания.
Психологов сейчас готовят к тому, чтобы работать с людьми, которые будут возвращаться с посттравматическим стрессовым расстройством. А священники готовы к этому? Или им тоже понадобится какая-то дополнительная работа, чтобы с этой травмой людям помогать справиться?
Священники, конечно, к этому готовятся, и работа в этом направлении осуществляется, потому что чтобы работать с военными, нужно много знать и много понимать. Как психолога, так и священника нужно вводить в тему, чтобы он новые проблемы не сотворил, сам того не понимая.
Есть магистерская программа по подготовке священнослужителей для работы в зоне боевых действий. А есть программа для подготовки священников к работе с вернувшимися из зоны СВО?
Есть очень много специфических моментов, которые необходимо учитывать в работе с людьми, заработавшими посттравматическое стрессовое расстройство. В большинстве своем посттравматика, если это не следствие черепно-мозговой травмы или каких-то механических воздействий, это следствие неподготовленности человека к участию в боевых действиях. Потому что если человек не подготовлен, он окунается в эту среду, как правило он получает травму именно вследствие своей духовно-нравственной неготовности и в отсутствие определенных мотивационных установок. С подготовленными людьми такого не бывает.
У наших «партнеров» есть такой лозунг: «дешевле человека учить, чем потом лечить». Поэтому надо людей учить, тогда у нас будет меньше проблем с посттравматикой. Но для того, чтобы работать с посттравматикой, надо все равно человеку стремиться дать какие-то осмысленные понятия, и если он обретает смысл, то осмысление всей своей жизни, деятельности и того, что с ним происходило, помогает вернуться.
Александр Полегенько / ТАСС
Но куда? Какая конечная цель всего этого мероприятия? Или мы возвращаем человека в этот греховный мир с тем, что он как был свиньей, так свиньей и остался, или — чтобы он жил как-то по-другому? Это настолько сложно сделать, что даже Америка при всех своих программах, опыте, фармакологии, терпит поражение на этом фронте.
Нужно понимать главную цель: человеку дарует исцеление Бог. Я общался с наркозависимыми, и есть очень интересная тенденция: человека невозможно вылечить, человека можно только исцелить, а исцелить в силах только Бог. Так и здесь: чтобы вырвать человека из этого состояния, нужно понимать смысл — ради чего мы это делаем? Если мы человека возвращаем в эту жизнь, важен правильный смысл его жизни, ради кого мы его из этого болота вытаскиваем и Господь его исцеляет. Потому что если мы пытаемся его вернуть в такое состояние, мол, здесь повеселись, ибо завтра умрем, то даже у наших великих «партнеров» это не получается.
Правильный смысл — это прийти к Богу или это может быть что-то еще?
Это начать свою жизнь с Богом прежде всего, и через Бога получить исцеление. Потому что кто этим путем шел, у того получилось. А кто, как говорится, шел или идет другими путями, они до сих пор бродят.
Допускаете ли вы, что в этой ситуации человеку может быть нужна помощь не только священника, но и каких-то других специалистов, психологов или психиатров, например?
Если человек повреждается, то он повреждается на всех уровнях: повреждение души ведет за собой повреждение соматики, и тогда здесь требуется работа всех вкупе — и психиатров, и фармакологических каких-то вещей, и психолога. Но здесь в том числе очень важна и работа священника — дать человеку правильный смысл жизни, и тогда будет результат.
Мы, как христиане, говорим еще о таинствах церковных: когда человек участвует в таинствах церкви, он получает огромное облегчение и силы для того, чтобы вернуться из того безумия, в которое он попал. Поэтому здесь нужны серьезные программы работы, и мы сейчас это начинаем осуществлять.
«Священников на всю Россию 30 тысяч, а медведей — 500 тысяч»
В книге “На войне” вы приводите цитату американского философа Гленна Грея, который сам участвовал в боевых действиях во время Второй мировой войны: «Главная цель государства при создании образа врага во время войны — это как можно более четко разделить понятия “уничтожение врага” и “убийство”», чтобы, насколько я понимаю, военная необходимость не переросла в неоправданную жестокость. По сути, наверное, сейчас это функция СМИ — создавать этот нарратив. Как вы считаете, наши СМИ сейчас справляются с тем, чтобы четко провести это разделение?
У нас в стране, честно говоря, я не видел и не слышал, чтобы этим вопросом кто-то серьезно занимался. Эти духовно-нравственные вопросы у нас сейчас не на первом месте. Все это во многом является причиной того, что не подготовленные с точки зрения духовно-нравственных и психологических моментов люди попадают на войну, и появляются проблемы.
Александр Полегенько / ТАСС
Комплексного решения пока нет, но мы это решение ищем. Мы, военные священники, готовы эти проблемы решать. У нас есть все возможности и готовить людей, и мотивировать, и программа есть отработанная, которая показывает действительно великолепный результат. Мы действительно можем готовить бойцов, и они будут выполнять боевые задачи и не становиться зверями, и нормальными людьми возвращаться.
Конечно, нам нужно еще работать и работать, и нас нужно в этом поддерживать. В том и дело, что мы можем людей готовить к войне, мы можем людям давать такой комплекс мероприятий, который поможет элементарно на войне выживать и оставаться человеком, даже в нечеловеческих условиях. Мы в этом направлении работаем, но я бы сказал, что в этом нам не помешала бы и государственная, и общественная поддержка.
Какая поддержка нужна?
Дайте нам больше возможностей работать. Мы сейчас батюшек готовим, трудимся, у нас есть специалисты уже готовые и работающие. Но нас 100 с чем-то человек на огромное количество наших воинов, на две тысячи километров фронта. При всем желании на тысячу кусочков не нарежешь нас, все не обымешь. Поэтому здесь нужно думать, как нам создать такую программу работы, чтобы мы могли даже с нашим малым количеством покрыть всех наших воинов.
По словам председателя синодального отдела РПЦ по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными органами митрополита Ставропольского и Невинномысского Кирилла (Покровского), к концу 2024 года в зоне СВО побывали более 2,5 тыс. священников, большая часть из которых ездила на фронт в качестве добровольцев. При этом постоянно в зоне боевых действий работает порядка 300 священников.
Я думаю, что мы эту задачу выполним, но в выполнении этой задачи нам нужна помощь. Потому что как-то так получается, что о воинах наших все помнят, а батюшки у нас на последнем месте всегда и везде, даже в вопросах социальных гарантий.
В мае 2024 года председатель комитета Госдумы по развитию гражданского общества, вопросам общественных и религиозных объединений Ольга Тимофеева зявила, что вопрос о социальных гарантиях для военных священников решен: указом президента священники получили те же гарантии, как и участники СВО — в случае ранения они получат 3 млн руб., а в случае гибели родственникам выплатят 5 млн.
Я на всех своих выступлениях всегда говорил и говорю, что самые эффективные, самые сильные воины — это воины религиозно мотивированные. И подготовка таких воинов — это дело священников, и наличие таких воинов — это главное условие и победы, и здравия общества. И в том, чтобы мы, батюшки, в этом направлении работали и давали конкретный результат, нам нужна помощь всех заинтересованных структур — и власти, и вообще общества. Это должно стать важнейшей, первоочередной целью и задачей для победы.
Мы хотим победить — нам нужны воины, которые будут побеждать. А их нужно воспитывать, они просто так не делаются. Мобилизовать толпу людей, дать им в руки оружие и отправить на войну, это еще не значит получить какой-то результат. Нужно их подготовить, нужно их мотивировать — это важнейшая задача, которую мы сейчас решаем, в первую очередь просвещением военных. Возможности для этого есть, но нам приходится и множество других вопросов решать, потому что нас самих не много.
А почему так мало батюшек?
Статистика говорит, что в Русской православной церкви священников сейчас на всю Россию около 30 тысяч, а медведей 500 тысяч, как это ни грустно звучит. При этом батюшки еще отвечают за массу задач, поставленных обществом перед ними — это и больницы, и хосписы, и просто работа с мирным населением, которое сейчас тем более нуждается и в утешении, и в совете.
Где их взять? Батюшки и так все заняты, их не хватает, это же не такой товар, который производится где-то на конвейере, их массово не приготовишь.
Дмитрий Духанин / Коммерсантъ
Почему так? Люди не идут в семинарии?
Чтобы стать священником, нужно соответствовать очень многим условиям: иметь образование и знания определенные, а еще иметь традиционные жизненные правила — или монахом быть, или, в конце концов, жениться. Если ты этим правилам не соответствуешь, ты не можешь стать священником.
Это очень высокое звание, которое требует от человека соответствовать определенным критериям, и критерии эти достаточно сложные, особенно в наш век распущенности. Еще тяжелее найти таких людей, которые и сами были бы готовы встать на путь жертвенности, потому что священническое служение — это жертвенность. А военные батюшки — это особое служение, это еще в десять раз сложнее.
Как вы считаете, медийные лица, которые регулярно выступают радикально — Антон Красовский, который призвал топить и сжигать украинских детей, или Владимир Соловьев, который совсем недавно призвал расстрелять российского срочника, который снимал атаку дронов на иркутский аэродром — эти люди и то, что они говорят, несут какую-то духовную угрозу для бойцов и для тыла?
Война вообще способствует расчеловечиванию и озверению людей. Наша задача, чтобы человек на войне в зверя не превращался, а оставался человеком. И это еще одна из важных частей служения священника на войне — бороться с расчеловечиванием.
И это не только на войне, это и в обществе везде происходит, война этому способствует. А когда противник творит беззакония и изуверства, это еще больше способствует. Что делать? Приходится бороться, призывать все-таки оставаться людьми во всех ситуациях. Это непросто, но без этого нам будет очень тяжело.
«Чтобы помочь украинцам, мы должны помочь сами себе»
Вам приходилось встречаться с пленными со стороны ВСУ или с ранеными?
А зачем мне с ними встречаться? Это не моя задача. Я, конечно, встречался, видел и знаю, но это не моя основная задача. Есть специальные службы, которые ими занимаются. Если нас просят, мы готовы помочь. Есть священники, которые специально этим занимаются, у которых есть опыт работы с тюремными лицами. Мне же приходилось работать с бывшими украинскими военнослужащими, воюющими на нашей стороне. А пленные — это более вторичная задача. Мне хватает работы с нашими, с теми, кто воюет.
Как вы считаете, нужно ли молиться о вразумлении врага, например, или думать о тех, кто погиб с той стороны, если они фактически единоверцы?
Молиться даже о врагах мы должны, и любить врагов — вообще-то заповеди есть. Как иначе наши враги образумятся, если за них не молиться? Это дело христианское.
Вы пишите в книге “На войне”, что украинцы — часть единого русского народа, который объединяет “общее происхождение, история и задачи, поставленные пред нами Богом”. Означают ли события последних лет, что общих задач у русских и украинцев не осталось?
Все осталось, просто с ними так поработали: их зомбировали и превратили в манкуртов, ни народа, ни племени не знающих, не осознающих. В этом как раз сложнейшая духовная трагедия Украины.
Но я бы здесь сказал, чего на зеркало-то пенять, когда сами хороши? У нас тоже хватает проблем, развращение в нашем народе, среди нашей молодежи тоже очень сильно. Мы должны смотреть на Украину с содроганием — это то, во что мы бы превратились лет через 20.
Evgeniy Maloletka / AP
Верите ли вы, что возможно прощение и примирение после окончания боевых действий?
Я не считаю, что мы как-то на них озлобились или ненависть какую-то к ним имеем. Люди просто находятся в безумии, надо их вылечить, вернуть. А когда человек станет здравым, тогда все это будет понятно.
А как вы видите это исцеление? Что значит «вылечить»?
Для того, чтобы вылечить кого-то, нужно самим быть здравыми. Если мы сами кривые и косые, чему мы их научим? Бабло пилить? Они это лучше нас умеют.
Если в человеке есть свет, этот свет может больного тьмой человека вылечить. А если у человека внутри пустота… Как слепой может помочь слепому? Оба в яму упадут.
Поэтому для того, чтобы помочь украинцам, мы должны помочь сами себе прежде всего. А то у нас, извините, телевизор включите, фильмы посмотрите наши, которые сейчас лепят — там мат-перемат стоит такой, что ужас просто берет. Мы сами себя развращаем, сами себя убиваем. Даже в девяностые годы не было такого, как сейчас — сейчас наши школьники бранятся как последние сапожники, и это считается нормальным. О чем мы тогда говорим? Как мы поможем другим, если мы сами находимся в страшнейшем состоянии? Поэтому если мы хотим помочь, давайте мы с себя начнем.
Мы начали, мы уже что-то для этого делаем?
Мы, верующие, делаем, а за остальных не скажу.
А много верующих?
Я скажу, что становится все больше и больше.
То есть надежда у нас есть?
Надежда есть, потому что с нами Бог. И чем мы будем больше ему верны, тем скорее и Господь нам поможет и избавит от всех этих бед. То есть у нас есть самое надежное, чего нет у людей неверующих. У нас есть Бог Вседержитель.
Вы говорите, что наше спасение в Боге, и что Бог нам поможет. А вы бы могли что-нибудь посоветовать людям, которые, может быть, хотели бы прийти к Богу, но по каким-то причинам еще к нему не пришли?
Глобально, надо начать просто искренне просить. Если человек хочет найти правду, не лукавить перед собой, ты попроси Бога, чтобы он тебе помог. Я вам скажу на 100 процентов, что Бог поможет. И он на самом деле отвечает, просто нужно увидеть эти ответы. Если человек искренне стремится, он свой ответ получит, поверьте мне.
Потому что от вас ваша жизнь не зависит, она зависит от того, кто эту жизнь создал — от Бога. И ваше будущее зависит от Бога. Вы его потом спросите, как перед ним предстанете: «Господи, а чего у меня ничего не получилось?» А он ответит: «А ты меня просил?» Так и здесь: если вы хотите что-то найти и получить какой-то ответ, вы попросите.
Александр Полегенько / ТАСС
И последний, наверное, очень личный вопрос, если вы позволите. В последние три года о чем вы чаще всего просите Бога, о чем молитесь?
Да обо всем. У человека, который стремится жить с Богом, огромное количество вопросов, которые требуют ответа. Если ты пытаешься строить свою жизнь под руководством Бога, то здесь требуется помощь Божья. А для этого надо просить Бога, разговаривать с ним, общаться.
Я его прошу и о семье, и о ближнем, и о товарищах, и о друзьях. Для верующего человека необходимость просить Бога — это действительно жизненная необходимость, и просить можно очень много о чем.
Человек, который этого не понимает, живет как в клетке. С ним происходят какие-то события, а он даже не понимает, почему они происходят и как, потому что у него нет целостной картины мира и понимания. Бог дает человеку понимание и картину мира, и уже исходя из этого человек знает, и о чем просить, и как просить, и как он будет двигаться в своей жизни.
Чего я всем и желаю: если вы жизнь с Богом начнете, вы увидите сами, как у вас начнет в жизни все складываться совершенно по-другому. Для этого просто нужно начать — разговаривать с ним, общаться. И не стесняйтесь просить даже о мелочах. И вы увидите, как вокруг вас начнут происходить чудеса.
А вы видели чудеса?
То, что мы живем, уже большое чудо. Я всегда всем советую сходить на кладбище, погулять — и вы увидите, что с вами это чудо происходит каждую секунду. Что же Бога гневить? Мы живем в области чудес Божьих.