2025 год подходит к концу под знаком войн. Обострение на границе Тайваня и Камбоджи, угроза срыва перемирия в Газе, операции США против танкеров у берегов Венесулы, почти четыре года военного конфликта на Украине, который не смог остановить даже Трамп. На глазах меняются инструменты ведения войн — на первый план выходят беспилотные системы и ИИ. Израильский военный историк Дани Орбах рассказал в интервью RTVI, как менялись и как «устроены» современные войны, какую роль в современных боестолкновениях играют передовые технологии, спецслужбы и интернет, а также где наиболее вероятно применение ядерной бомбы.
Дани Орбах — израильский военный историк, который занимается исследованиями в области истории разведки и военного дела, доцент Еврейского университета в Иерусалиме, выпускник Гарварда.

Danny Orbach / @danny.orbach
«Скоро на поле боя появятся роботы»
— Роль беспилотников в современных военных конфликтах становится все более значимой. Насколько сильно дроны уже изменили тактику ведения боевых действий в XXI веке?
— Я хотел бы начать с предостережения. Много раз в военной истории, когда изобретали новые военные технологии, все говорили, что они полностью изменят облик войны. Действительно, ведение войны изменилось, но эти перемены часто были не столь революционными и драматичными, как некоторые предполагали.
Позвольте привести пример. Танки, а также самолеты, по крайней мере, военные, были изобретены в конце Первой мировой войны. Пулеметы использовались в Первой мировой войне, стратегические бомбардировки — во Второй мировой войне, атомное оружие — также во Второй мировой войне.
И все же, как мы сейчас видим на линии фронта между Россией и Украиной, большая часть боевых действий с тактической точки зрения очень похожа на то, что происходило в Первой мировой войне, несмотря на все вышеупомянутые технологические достижения.
Например, когда в 1920-х — 1930-х годах в военные доктрины начали интегрировать стратегические бомбардировки, многие военные стратеги полагали, что ничто не может остановить самолеты. Они могут лишь уничтожать вражеские города. То же самое говорили и о танках: ничто не может остановить бронетанковую дивизию, прорывающуюся на территорию врага, словно бронированный кулак.
Любая технология всегда побуждает к разработке контртехнологий, и обычно это происходит быстрее, чем можно предположить. Поэтому, по моему мнению, то же самое верно и в отношении дронов. Я не буду преувеличивать влияние дронов. Думаю, что это важно, и, на мой взгляд, мы наблюдаем классическую схему: изобретение, изобретение в ответ на изобретение, оборонительные методы, наступательные методы.

Robert Hunt / Windmill Books / Universal Images Group / Getty Images
Это очень похоже на то, что произошло с танками. Сначала изобрели противотанковое оружие, а затем и реактивную защиту для танков. Это напоминает пинг-понг. То же самое происходит и с беспилотниками. Появляются антидроновые сетки, дроны сражаются с дронами. Благодаря развитию средств радиоэлектронной борьбы возникает множество способов дезориентировать беспилотники.
Согласно моему анализу ***** [военного конфликта] России и Украины, обе воюющие стороны по-прежнему отдают предпочтение артиллерии, и беспилотники часто используют, чтобы компенсировать нехватку артиллерии, а не наоборот. Так что я бы сказал, что дроны важны, но не настолько, как об этом говорят.
Между тем автоматизация военной техники сократила время реакции. Теперь процесс принятия военных решений должен быть гораздо короче, чем раньше. Технологии постоянно сокращают время реакции, и из-за этого нет времени на принятие длительных решений.
Кстати, думаю, что скоро на поле боя появятся роботы, до этого не так уж и далеко.
Опять же, это постепенный процесс, который начался еще в начале XX века. К слову, я из тех военных историков, которые считают, что с военной точки зрения мы все еще находимся в мире Первой мировой войны. Парадигма тактического прорыва в Первой мировой войне: командиры могут принимать решения на поле боя, не обязательно следуя заранее запланированному жесткому плану.
Это было связано с тем, что из-за появления пулеметов и других нововведений в Первой мировой войне ситуация на поле боя менялась так быстро, что армии, действовавшие по заранее разработанным жестким планам, как в битвах на Сомме или в Пашендейле, не могли справиться с переменами на местах и, что еще важнее, не могли воспользоваться достигнутыми успехами. Чтобы развить локальный успех в прорыв, нужна инициатива на месте.
Похожий процесс происходит и сегодня. Поскольку необходимо быстро принимать решения, я предвижу, что вооруженные силы изменятся в организационном плане в целях облегчения быстрого принятия решений.
— Вы упомянули о роботах на поле боя. На ваш взгляд, какую роль искусственный интеллект будет играть в войнах XXI века? В целом, может ли ИИ заменить в военном деле человека?
— Недавно я был на конференции по международному праву, и один из докладчиков сказал очень интересную вещь. Существует некая брешь между тем, какие цели разрешено поражать, и тем, какие цели поражают на самом деле. Пространство между этими двумя вещами для законопослушных армий заполняет неосведомленность и, я бы добавил, также некомпетентность.
О чем я здесь говорю? Представим, что у меня нет технологических возможностей быстро идентифицировать все цели, по которым я могу нанести удары, даже если юридически я имею на это право. Докладчик, профессор Юваль Шани, в данном случае назвал эту брешь «промежутком между полом и потолком», то есть тем, что возможно поразить, и тем, что поражается на практике.
Искусственный интеллект и робототехника, как мы видим в Газе, способны экспоненциально увеличить число законных целей, по которым разрешено наносить удары, что закроет этот пробел в знаниях.
Если взять экономическую метафору, то даже феодал в древние времена не мог полностью эксплуатировать своих крестьян, поскольку у него не было необходимых для того научных методов. Он не мог точно знать, сколько провизии он может забрать у крестьян, чтобы те не умерли от голода. Для этого нужны современные научные методы экономической экспроприации. Полагаю, то же самое касается и военного дела.
Подумайте о том, что сделают робототехника и искусственный интеллект: они просто максимально увеличат разрушительный потенциал войны, устранив пробел неосведомленности.
Откажутся ли люди от возможности самостоятельно принимать решения? Я в этом не так уверен.
Насколько я знаю, например, из опыта войны в Газе, а ее я знаю очень хорошо, ИИ широко использовался при наведении на цели, но при нем всегда был военный, который утверждал решения. А иногда и не утверждал, потому что не хочется, чтобы кто-то другой принимал решения за тебя.
Думаю, то же самое будет и с медициной. Искусственный интеллект уже сейчас широко используется в медицине, и в будущем его применение там будет еще шире. Как пациент, вы действительно захотите, чтобы решения, которые могут повлиять на вашу жизнь, принимались машиной? Пациенты просто не согласятся с этим. Они предпочтут, чтобы на другом конце провода был человек. Это относится и к военному делу.
«ИИ сделает войны более разрушительными»
— Как использование беспилотников и искусственного интеллекта влияет на правовые аспекты ведения войны?
— Приведет ли использование дронов и ИИ к большему или меньшему соблюдению международного военного права? Думаю, что этот вопрос не касается беспилотников. Хотя некоторые правозащитные организации резко осуждают использование дронов, с юридической точки зрения они ничем не отличаются от любого другого оружия. Я просто не вижу в этом смысла. С помощью оружия — как артиллерии, так и дронов — и воюют законным путем, и совершают военные преступления.

Алексей Коновалов / ТАСС
А вот что касается ИИ, то здесь все сложнее. Некоторые критики указывают на то, что ИИ может обладать предубеждениями, поскольку он принимает решения на основе информации, которой его «кормят». Например, эта информация может включать расистские предрассудки.
Допустим, если предполагается, что представители определенных расовых групп по своей природе более подозрительны, то полицейский ИИ унаследует эти предубеждения. Но вот в чем проблема этого аргумента: у людей — полицейских, солдат или офицеров — тоже будут предубеждения. Поэтому в этом плане мы ничего не теряем, если переходим на ИИ.
А вообще ИИ не будет уставать. Многие плохие решения на самом деле принимают из-за нехватки времени. На войнах офицеры порой почти не спят, и они могут быть разгневаны, могут захотеть мести.
Война — это очень эмоциональное явление. Поэтому я думаю, что ИИ будет способствовать более строгому соблюдению международного права.
Что мне кажется более интересным, так это утверждения некоторых критиков, что, поскольку с помощью ИИ можно поражать больше законных целей — как я уже говорил, сокращая «промежуток между полом и потолком», — войны станут более разрушительными, потому что гораздо больше ущерба можно будет наносить на законных основаниях. Так что это своего рода парадоксальный аргумент.
— А что насчет этических аспектов? Не вступила ли современная война в новую фазу дегуманизации, когда операторы дронов убивают живых людей через экран, словно играя в видеоигры?
— Не думаю, что пулеметчик в Первой мировой войне относился к противникам, которых он «косил», более гуманно, чем оператор дрона. В войне в Газе солдаты переживают травмы, даже когда они используют беспилотники. Это просто еще одна технология.
Дегуманизирует, в первую очередь, сама война. Технологии здесь не главная проблема.
Кстати, в Средневековье приходилось буквально разрезать противника, словно мясник. Не вижу в этом ничего гуманного.
«Размер армии имеет значение»
— По сути беспилотниками может управлять любой, кто обладает минимально необходимыми для этого навыками. Представим ситуацию, когда две страны подписывают мирное соглашение, но кто-то с этим не соглашается и начинает самостоятельно наносить удары кустарными дронами. К каким последствиям эта ситуация может привести?
— Здесь мы наблюдаем два параллельных процесса. Некоторые виды оружия, такие как беспилотники, относительно дешевые. Мы видели это в начале ***** [военного конфликта] между Россией и Украиной, когда многие украинцы изготавливали самодельные дроны. В обеих странах пытались централизовать технологию беспилотников, чего, впрочем, не удалось добиться в полной мере.

Алексей Коновалов / ТАСС
С другой стороны, западные военные технологии становятся все дороже, я бы даже сказал, непомерно дорогими. Взять хотя бы стоимость F-35, и это относится практически к любой современной системе вооружения. И даже к разработкам нелетального действия.
Вспомните этот нелепый плавучий порт в Газе, который администрация Джо Байдена пыталась построить для доставки гуманитарной помощи и который полностью провалился через несколько месяцев? Это был небольшой похожий на плавучий пирс. Вы будете поражены, когда я скажу вам, что, по расчетам моего коллеги, военного историка Ягила Хенкина, на его затраты ушло 4% от стоимости огромного плавучего города, построенного для высадки в Нормандии.
4% может показаться небольшой суммой, но это всего лишь небольшой пирс, а то был самым масштабным инженерным проектом в истории военного дела.
Контроль качества, трудовые правоотношения и бюрократия усложняют процесс производства западных систем вооружений. Он становится все более медленным, громоздким и дорогостоящим.
Поэтому в будущем государствам, возможно, будет все труднее справляться с негосударственными субъектами, особенно с террористическими организациями.
Вы привели пример: государство заключает соглашение, а группа внутри него его нарушает. Но это лишь один из вариантов.
Задумайтесь о ХАМАС. ХАМАС никаким образом не может противостоять израильской армии в открытом бою. Что же они сделали? Они использовали не только традиционную тактику партизанской войны и очень дешевое оружие. Они проложили туннели. А туннели — это оборонительная технология, которая делает войну чрезмерно дорогой для государств и гораздо более дешевой для негосударственных субъектов.
Приведенный в вашем примере процесс может, и я считаю это досадным, укрепить позиции негосударственных субъектов, порой очень противоречивых. Это сложно контролировать.
— А как беспилотники влияют на баланс сил между крупными армиями и небольшими государствами?
— Не так сильно, как кажется. Правда, как я уже говорил, они усилят негосударственные субъекты. Небольшие страны могут закупить большое количество беспилотников, но если у них небольшая армия, то их разгромят.
Это очень важный урок ***** [военного конфликта] России и Украины, и, полагаю, войны на Ближнем Востоке: размер армии имеет огромное значение. Украина — не маленькая страна. Будь она маленькой страной, Россия победила бы за несколько дней.
Нужно быть большим. Думаю, что все европейские страны сейчас это понимают. Их армии смехотворно малы, и они их расширяют. И тайваньцы сейчас постепенно начинают это понимать. В конце концов, вне зависимости от технологий нужно много солдат.
«Будет больше гибридных войн с участием разведки»
— Мы были свидетелями нескольких необычных случаев участия спецслужб в военных действиях. Возьмем, к примеру, взрывы пейджеров «Хезболлы». Можно ли говорить, что сегодня спецслужбы в какой-либо степени заменяют военных в ведении гибридной войны? Или же, напротив, границы между военными и спецслужбами в этом случае стираются?
— Командные операции — это не что-то новое. Вторая мировая война была расцветом командных операций. Культура коммандос, которая зародилась в Великобритании и затем распространилась в другие страны, существует и по сей день.
Не думаю, что операция с пейджерами в этом смысле настолько необычна.
Я бы назвал кейс с пейджерами очень интересным примером явления, которое будет расширяться. Речь идет об использовании цепочек поставок. Экономические системы разных стран гораздо более взаимосвязаны по сравнению с началом XX века.

Mohammad Zaatari / AP
Если взять под контроль производственные цепочки, то можно сделать то же, что Израиль сделал с «Хезболлой». В этом нет ничего нового. Американцы, например, сделали то же самое после Второй мировой войны в ходе операции «Рубикон». Они поняли, что шифрование будет становиться все более сложным и им не удастся повторить то, что британцы сделали с немецкой «Энигмой» во время Второй мировой войны.
Поэтому американцы фактически вместе с западными немцами скупили компании-производители технологий шифрования, чтобы выпускать шифровальные устройства с бэкдором, через который американцы могли бы получить доступ к информации. Это пример контроля над цепочками поставок.
Думаю, будет все больше и больше подобных примеров. Конечно, это даст преимущество странам с более развитыми спецслужбами, которые мыслят экономически, а не только в терминах специальных операций.
Израиль был очень хорош в этом даже несколько десятилетий назад.
В 1960-х годах Майк Харари, очень высокопоставленный офицер и легенда «Моссада» того времени, купил кинокомпанию. Когда его спросили, зачем ему покупать кинокомпанию, ведь это стоит больших денег, он ответил: «Я на самом деле не знаю, посмотрим».
У него не было конкретной цели, но он сказал, что разведывательной службе нужна кинокомпания.
Съемка фильмов также очень хорошо подходит для прикрытия. Но идея заключается в том, чтобы контролировать как можно больше звеньев производственной цепочки.
Здесь важно учитывать несколько аналитических различий. Существует очень большая разница между специальной операцией, которую контролирует государство, например, как в случае с пейджерами… Израиль признал, что работал над пейджерами, и в некотором смысле это было похоже на военную операцию коммандос, только более изощренную.
Куда более интереснее случаи, когда государства не признают свое участие в тайных операциях, и тогда разведывательные операции проводятся в условиях «правдоподобного отрицания».
То есть операция выполнена, но кто знает, кто ее совершил? И, конечно же, по всей Европе в этом обвиняют россиян. За этим следует размытие границы между войной и миром.
Повторюсь, в этом нет ничего нового. Я всегда говорю, что ничего по-настоящему нового нет. Японская империя, например, широко применяла такую тактику в Китае в начале XX века. Эта своего рода гибридная военная операция, конечно, гораздо менее технологичная, всегда проводилась с помощью частных лиц, всевозможных авантюристов, от которых всегда можно отречься, если они попадут в беду.
Я сравнил бы это с реакцией рынка. Допустим, в экономике правительство регулирует рынок, а люди пытаются обойти правила. Представим, что вам запретили в дневное время открывать пабы и продавать алкоголь, это просто пример. Тогда люди откроют кафе и будут продавать там алкоголь, но не будут называть это пабом.
Это пример реакции рынка. Что я здесь хочу сказать? После заключения пакта Келлога-Бриана 1928 года, который запретил войну, и, конечно же, после Второй мировой войны, война сама по себе стала нелегитимной. Вот почему в России используют такие термины, как «специальные военные операции», и это не уникальное явление.
Люди не любят начинать войны, поскольку это считается незаконным. Куда выгоднее размывать границу между войной и миром, совершая действия, причастность к которым можно «правдоподобно отрицать». Думаю, мы будем видеть такое все чаще и чаще.
В то же время нельзя исключать вероятность возвращения крупных конвенциональных войн между государствами.
Опять же, Россия и Украина — это своего рода признак того, что такие конфликты возвращаются. Но в будущем может разразиться война между Китаем и США. Одной такой войны будет достаточно, чтобы перечеркнуть всю статистику о том, что войны становятся все более редким явлением после Второй мировой войны. Многие ученые приводят подобные статистические данные.
Впереди будет больше гибридных войн с участием спецслужб, в том числе с «правдоподобным отрицанием». При этом не стоит исключать и крупномасштабных обычных войн.
«Применение ядерного оружия в Тихом океане выглядит вполне реалистичным сценарием»
— Если гибридные войны могут привести к крупным конвенциональным войнам, могут ли те в итоге спровоцировать ядерную войну?
— Скажу по этому поводу две вещи. Холодная война доказала, что страны могут воевать и без применения атомных бомб. Конечно, СССР и США никогда не воевали напрямую, но они несколько раз воевали через своих прокси, и никто не использовал атомные бомбы. Китай тоже. Это действительно ограничивало войну.
Например, во время Корейской войны президент Гарри Трумэн не нападал на Китай. Во время Вьетнамской войны США бомбили Северный Вьетнам, но никогда не вторгались в него.

DoD / AP
Само по себе наличие ядерного оружия побуждает всех участников конфликта ограничивать войну. Однако позвольте мне высказать опасение, которое меня действительно беспокоит. В будущем сценарии войны между США и Китаем возникает очень большой соблазн применить ядерное оружие.
Что я имею в виду? Обычно применение ядерного оружия кажется многим людям безумием, потому что, скажем, при применении ядерного оружия в Центральной или Восточной Европе — независимо от того, кто его использует — пострадают все. Это не только представит нажавшего на «красную кнопку» человека как массового преступника, ведь погибнет множество мирных жителей, но и подвергнет страданиям его собственных граждан. Этого не избежать.
Но предположим, что ядерное оружие собираются применить против авианосцев в Тихом океане. Допустим, Китай применит его против авианосцев США. С точки зрения международного права это будет совершенно законно, потому что каждый, кто находится на авианосце, является законной военной целью. Никакого сопутствующего ущерба не будет, это ведь происходит посреди Тихого океана.
Да, ущерб будет нанесен окружающей среде, это так. Но чего я опасаюсь, так это того, что такое действие станет своего рода ступенькой между полномасштабным применением ядерного оружия и полным отказом от его использования. А это откроет путь к разрушению табу на применение ядерного оружия. Я действительно этого боюсь.
«„Обратная воронка информации“ как оружие будущих войн»
— Сегодня, когда почти у всех есть доступ к интернету, самым главным оружием в мире, вероятно, стала информация. Так ли, что борьба теперь идет не за территории, а за данные, влияние и человеческие умы?
— Ответ — однозначно «да». Посмотрите на Катар, очень маленькое государство, которое влияет на мир благодаря множеству приобретенным СМИ и созданию медиаимперии.
Сегодня среднестатистический человек, как и всегда, верит тем источникам информации, которые считает надежными. Я называю это «перекрестками достоверности». Допустим, средневековый русский крестьянин, французский крестьянин или кто-либо еще, скорее всего, верил тому, что говорил священник в церкви, так? Это пример своего рода надежного источника информации.
А сегодня люди верят тому, что говорят СМИ, которым они доверяют. Мы живем в очень поляризованном мире, поэтому люди не поверят тому, что говорят СМИ, которым они не доверяют. Но СМИ, которым они доверяют, формируют их мнение по многим вопросам. А в соцсетях люди ориентируются на мнение инфлюенсеров, которым они доверяют.
В случае с Европой, по крайней мере, Организация Объединенных Наций является очень важным источником достоверной информации для многих людей. То, что говорят в ООН, — это «правда, которую даже не нужно проверять».
Израиль находится в очень невыгодном положении, потому что «перекрестки достоверности» заняты его врагами. Могу сказать это как ученый, поскольку я тщательно изучал войну в Газе: там нет геноцида, а Израиль принимает меры по защите жизней мирных палестинцев в Газе в большей степени, чем любая другая армия в истории подобных интенсивных городских войн. Например, путем доставки двух миллионов тонн гуманитарной помощи и путем очень четких предупреждений перед бомбардировками.
И все же многие считают, что Израиль совершает геноцид в Газе, потому что другая сторона заняла «перекрестки достоверности». А обычный человек будет верить всему, что говорят на «перекрестках достоверности». Кто их контролирует — это будет иметь очень большое значение в будущих войнах.
Что вы будете делать, когда услышите о неизвестной вам войне, скажем, в Восточном Тиморе? У вас нет возможности реально проверить информацию. Вы найдете самый надежный источник, который только сможете вспомнить, и, скорее всего, просто поверите тому, что он говорит.
Стоит углубиться в этот вопрос. Наше исследование по Газе показывает, что воюющей стороне очень легко манипулировать информацией, поступающей из небольшого и замкнутого места.
В Газе часто происходило следующее: фальсифицированная информация от ХАМАС искажалась в отчетах ООН, на эти отчеты ссылалась Amnesty International*, на Amnesty International* — New York Times, а New York Times цитировали еще 100 других газет. Затем это попало в Википедию, потом к искусственному интеллекту, привело к новым отчетам и пошло в обратную сторону.
Мы называем это в нашем исследовании «обратной воронкой информации». И в любых будущих войнах этот фактор следует учитывать.
— И вот мы снова говорим об искусственном интеллекте…
— Безусловно, потому что искусственный интеллект питают источники информации. И если ИИ увидит 400 сообщений о том, что Израиль совершил геноцид, это окажет на него непропорционально большое влияние, даже если эти 400 сообщений основаны на двух источниках ХАМАС или если они цитируют друг друга, словно в эхо-камере.
* признана в России нежелательной организацией