Юрий Сапрыкин — о книжных сериалах, современной литературе и итогах года

Формат книжных сериалов становится все более популярным благодаря тому, что сериалы сами по себе плотно вошли в нашу жизнь. В целом в русскоязычном пространстве соцсетей все чаще стали обсуждать литературу, хотя в англоязычных странах внимания к книжным новинкам больше. Об этом, а также о том, почему сегодня все чаще затрагиваются ностальгические темы, как выбирать подходящие книги и о чем сегодня говорит литературное сообщество, RTVI поговорил с журналистом и писателем Юрием Сапрыкиным.

Юрий Сапрыкин
Писатель, критик, руководитель спецпроектов медиа Кинопоиск

Чем в литературном плане запомнился этот год?

Я должен, наверное, сделать небольшое предуведомление. Не будучи ни в коей мере книжным критиком, я не очень внимательно слежу за новинками. Моя работа в последние годы была связана скорее с перечитыванием старой литературы, чем с мониторингом новой. Поэтому любое мое мнение случайно и основано на недостоверных данных.

Мне кажется, что у нас появился некий новый переводной автор, который если не приближается по статусу к Уэльбеку или Франзену, то по крайней мере претендует на попадание в эту лигу, — это Бенхамин Лабатут. Вышел на русском второй его роман MANIAC. Это аббревиатура, — это сокращенное название компьютера, изобретенного в сороковые годы (Mathematical Analyzer, Numerical integrator and Computer). Обе книжки Лабатута — это полуфикшн-истории об ученых в разных областях науки, которые в XX веке подошли к границе познания, заглянули за ее пределы и обнаружили там темные, непознаваемые вещи, которые каким-то образом параллельно с этим прорвались в жизнь, в историю, — в наш земной мир. Лабатут очень ловко увязывает катастрофы XX века и эти открытия, находящиеся на границах человеческого познания.

MANIAC — это книга о физике Джоне фон Неймане, который работал в середине XX века и занимался чем угодно, от теории игр до просчета заряда атомной бомбы, которая падала на Хиросиму… И, в частности, он занимался теоретической разработкой первых подступов к созданию искусственного интеллекта. Эта история очень здорово ложится на все страхи по поводу ИИ, которые человечество переживает.

Из русской прозы, конечно, огромным событием стала повесть Марии Степановой «Фокус». С одной стороны, это повествование почти от первого лица (на самом деле — от третьего, что важно: автор устанавливает дистанцию между собой и героиней). Это история про русскую писательницу в Европе, которая переживает разрыв со своей страной, со своим языком, и понимает, что в свете всего происходящего и язык, и ее способность что-либо говорить оказываются под сомнением. Случайно затерявшись где-то между городами, опоздав на поезд, который должен был отвезти ее на книжный фестиваль, она оказывается в зависшем состоянии, не понимая, что дальше делать… С одной стороны, это отчет о своем опыте, с другой стороны, видно, что очень многие люди этот опыт могут примерить на себя. А с третьей стороны, это поразительное, очень изящное, невероятной словесной выделки произведение, в котором этой боли и растерянности придана самая отточенная форма. Абсолютно виртуозная вещь.

У моей любимой Аллы Горбуновой вышел сборник рассказов под названием «Нет никакой Москвы». Эти рассказы сами по себе прекрасны, но где-то в середине этого сборника стоит повесть под названием «Тупик» — тоже почти автофикшн. Про девушку, которая работает лаборантом в институте. При этом, как часто бывает у Горбуновой, сюжетная канва этого рассказа — это не главное, а главное — это какая-то гипнотическая магия, которая есть в том, как она складывает слова. Это совершенно потрясающий текст, который меня завораживает на уровне ритма и звучания слов — и прорывов и прозрений, которые в нем есть.

Мне очень приятно, что под конец года вышел роман моего коллеги и доброго товарища Максима Семеляка под названием «Средняя продолжительность жизни» — по-моему, ужасно интересная книжка. От множества книг, где была важна тема или был важен личный опыт автора, или были важны пережитые им события, травмы, мы возвращаемся к книжкам, где важна словесная ткань. Хотя у Семеляка есть и переживания, и травмы, и ностальгия по прошлому, и отношения с родителями, это совершенно виртуозно сделано на уровне каждой отдельной фразы, того, как она выточена, как придуман каждый квант этого текста. Книга, которую хочется читать медленно, останавливаясь на мельчайших ее элементах.

Вы совсем не упомянули «попсовые книги»…

Например?

«Кадавры» Алексея Поляринова или «Церемонию жизни» Саяки Мураты, которые, кажется, прочитали в этом году все.

Вернусь к началу нашего разговора — к счастью или к сожалению, у меня нет необходимости внимательно следить за тем, что читают все. Если я произвожу впечатление некоего барометра, который показывает погоду в книжном мире, это совершенно не так.

На «Оскаре» 2024 года отметили фильм «Американское чтиво» о писателе, который решил издать роман, наполненный самыми дурацкими клише. Меня поразил даже не столько сюжет, сколько все персонажи этой картины читают. Они постоянно обсуждают книги, следят за новинками. Это выдумка, нишевая история или в американском обществе действительно такое отношение к литературе? И как это работает у нас?

У нас это тоже происходит. Когда вы говорите «Поляринова читают все», вы, наверное, каким-то образом измерили среднюю температуру по больнице и поняли, что условные «все» читают безусловных «Кадавров». В англоязычном мире и медиа о книгах, и публичный разговор, и внимание к книгам там, как это ни печально для нас, — все это на круг несопоставимо выше, чем здесь.

Например, в Британии в каждой большой общенациональной газете есть ежедневная книжная рубрика, есть несколько литературных приложений, выходят и подкасты, и радиопередачи, и телепередачи, и все на свете. А что мы имеем здесь?

Там писатели становятся своего рода рок-звездами, их всюду узнают…

До известной степени, но, наверное, не все и не всегда. Понятно, что Салли Руни или Джоан Роулинг — это абсолютно, стопроцентно медийные феномены, важные публичные фигуры. От того, что скажет Салли Руни и как она отреагирует на ту или иную новость, довольно много чего зависит. Такие люди есть и у нас. Мне кажется, что общественный вес, скажем, Захара Прилепина, при всех его стилистических различиях с Салли Руни — в российском контексте более-менее сопоставим… Но в отличие от Руни, его общественный образ уже давно существует в одной плоскости, а его книги — в другой.

У нас, конечно же, есть свое околокнижное сообщество. Оно, может быть, не мамых огромных размеров, но если ты подписался на книжные каналы в Telegram, то быстро начинаешь замечать какой-то коллективный разум, который выстраивает свои иерархии, создает своих героев, вокруг кого-то возникает некое жужжание… Скажем, этой осенью предметом такого жужжания стала книга Ани Гетьман под названием «Шмель», про которую тоже писали, как вы говорите, все. Размер этого сообщества трудно измерить, но, мне кажется, он охватывает, наверное, тысяч 20-30 человек на страну. Это не очень много…

Вы, кстати, упомянули телеграм-каналы. Если не секрет, на кого вы подписаны из книжных блогеров?

Я читаю канал «prometa.pro книжки», где Екатерина Аксенова очень интересно пишет про нон-фикшн, «Литературу и жизнь» Егора Михайлова, «Рыбу Лоцман» Галины Юзефович.

Ну и «Полку», вероятно.

И «Полку». Наверное, я что-то забыл, но это первое, что приходит в голову. Я читаю каналы и паблики интересных для меня издательств: Ad Marginem, Individuum, «Иван Лимбах». Соцсети магазинов, от «Фаланстера» до «Гнозиса» — инструмент слежения за книжными новинками. Которых я потом не читаю.

А вы частый гость книжных магазинов? Предпочитаете бумагу цифре?

Я не то что предпочитаю бумагу — я не могу читать с экрана, это даже не вкусовое предпочтение, просто глазам тяжело. Но мне кажется, что в любом случае существует эффект хорошего книжного, который с тобой разговаривает как интересный и компетентный собеседник.

Когда приходишь в «Фаланстер», ты, может, и не собираешься ничего покупать, в результате уходишь с сумкой книжек, которые тебе попались под руку. Ты про них ничего не знал, ты про них не думал, не строил никаких планов, но они тебя как-то поймали и заставили собою заинтересоваться. Ни на маркетплейсах, ни на книжных онлайн-платформах такого — по крайней мере со мной — не происходит, это совсем другая история.

Раньше так было с компакт-дисками, но эта культура совсем умерла и, к сожалению, теперь про музыку приходится узнавать какими-то другими способами. Но это ощущение, когда ты заходишь в магазин и там что-то такое играет, и ты думаешь: «Господи, что же это? Немедленно тащите сюда, мне это надо!» — вот это, конечно, магия, которая только в таких обстоятельствах включается.

Я спросила про книжные и форматы, так как в последнее время становятся все более популярны книжные сериалы. Тренд, который недавно появился, но по сути является забытым старым…

Это вполне естественная форма, тем более для сегодняшней жизни, учитывая, какое место занимают в ней сериалы, это легко экстраполировать и на чтение или на прослушивание. Ты смотришь пять сезонов чего-то на HBO, и в свободное время слушаешь какую-то новую, выходящую отдельными частями книжку.

В «Яндекс Книгах» с этим очень интересно работает моя коллега Ксения Грициенко, которая делает эти originals-сериалы: «Когната» Алексея Сальникова, «Башня тишины» Рагима Джафарова и многие другие. Это интересный прием, который, по-моему, здорово работает.

Однако ваша книги «Свидетели Игр» не выходила в таком формате. Почему было принято решение выпустить ее сразу?

Выходил сериал «Игры», и нам нужно было что-то сделать к его премьере. «Свидетели Игр» — это все-таки не детектив с закрученной интригой, это пятнадцать более-менее аналогичных интервью. Там нет такого драйвера: «Ух, интересно, что там будет в следующей серии». Я бы сказал, что это похоже на большой специальный номер интересного журнала, поэтому логично было выпустить все одновременно.

Это воспоминания людей, или рассказы исследователей, которые изучали что-то, связанное с Олимпиадой: моду, архитектуру, дизайн и прочее. То есть в большей своей части это свидетели, в меньшей — это исследователи.

История с воспоминаниями сегодня очень часто циркулирует в медиапространстве: и в книгах, и в блогах, и в видео, во всех соцсетях, — где угодно мы постоянно обращаемся к прошлому. В какой-то степени это тоже ведь автофикшн, который распространился, распустил свои корни на все пространство. Как вы думаете, почему это сегодня так сильно захватило медиапространство?

Отчасти это связано с его демократизацией: если у тебя есть медиа, устроенное по принципу репродуктора, то есть там сидит специально назначенный человек и что-то говорит, то — неважно, что это, телевидение, радио, газета, журнал, — оно может транслировать собственную повестку. Для больших общенациональных медиа эта ностальгическая волна в какой-то степени всегда присутствовала, а уж с середины 1990-х она развернулась на полную: старые песни, старые фильмы, передачи, ток-шоу, где сидят герои 30-летней давности… Отчасти это еще связано с ориентацией на людей, которые это смотрят, этим большие телеканалы разговаривают явно не с 20-летними, а с теми, кому уже хочется чего-то повспоминать.

Понятно, что ностальгия — одно из сильнейших человеческих чувств, и всем хочется вернуться в детство или в какое-то время, когда все было хорошо, и которое, конечно, уже прошло. Это универсальная и очень эмоционально заряженная машина. Когда у тебя есть ютуб или соцсети, то понятно, что это одна из тех кнопок, где люди будут находить эту общую эмоцию и ее усиливать, транслировать и друг друга ею заражать.

Есть почти уже анекдотический «пломбир по 20 копеек» — люди, которые рассказывают друг другу о том, как хорошо было в позднем Советском Союзе. Все это возникло во времена ЖЖ, а дальше выросло следующее поколение, у которого нет повода скучать по 1970-80-м годам, но у него свое детство и свои воспоминания, и все это тоже отражается в ютьюбе и где угодно.

Поэтому на полках этого медийного супермаркета очень много предложений. Более того, мы сами друг для друга их создаем, и среди прочих сильных коллективных эмоций — страха, общей гордости или чего-то еще — ностальгия, конечно, одно из самых сильных чувств.

А вы подвержены ностальгии?

Да, конечно.

И о чем вы вспоминаете?

Тут я сошлюсь на своего коллегу, основателя издательства Ad Marginem Александра Иванова, который в нашем недавнем разговоре очень настаивал на том, что надо проводить различие между ностальгией и меланхолией. Ностальгия — это тоска по чему-то конкретному, что хотелось бы вернуть. Ты сразу начинаешь пытаться все вернуть. Очень много разных политических последствий у этого чувства. А меланхолия — это ощущение, что все проходит и нонеча не то, что давеча. Я скорее подвержен меланхолии, чем ностальгии.

Можете дать нашим читателям совет, как выбрать себе книгу по душе?

Дорогие читатели! Советую вам никого не слушать! Вокруг нас и в нас самих существуют разные паттерны того, как мы выбираем книжку. Они воспитаны семьей и школой, или созданы социальной или медийной средой, и часто совершенно для нас незаметны. Мы порой думаем: «Ага, надо почитать что-то, что будет полезно по работе», или «Уф, надо что-то почитать для саморазвития», или «Э-ге-ге, хорошо бы посмотреть, что у нас там по части нон-фикшна, чтобы повысить уровень знаний», или «Вот давайте следить за новинками или за книжками, про которые жужжит книжное сообщество, или за тем, что получает литературные премии». Мы на что-то ориентируемся, у нас есть навигационные инструменты и представления о том, что мы должны читать.

Я советую по возможности не обращать на это все внимания, а следить за тем, что — как бы это странно и, может быть, наивно ни прозвучало, — в вас самих отзывается. К несчастью, жизнь человеческая устроена так, что мы можем прочитать довольно ограниченное количество книжек, у нас в принципе мало времени. За всю жизнь мы можем прочесть не более N томов, даже если очень стараться. И зачем тратить время на то, что модно, или то, что принято, или то, что читают все?

Я советую всем найти свои книжки, которые будут важны только для вас. Прислушивайтесь к себе, к тому, что вас приводит в трепет, ищите что-то похожее, и будет вам счастье.