«Это большая родительская трагедия»: предприниматель Борис Зимин* о старшем брате, поддержке Навального и уголовном преследовании

О поддержке Алексея Навального

Я как поддерживал его лично, его семью, так и продолжаю это делать, считаю своим долгом… Невозможно сказать, что я платил зарплату политику, это странно, но российские реалии как-то заставляли. Вообще жизнь очень искажена, приходится жить и действовать в сложившихся условиях. Но еще раз: мне казалась и кажется очень важной понятность дохода Алексея. Вот он я, вот Алексей, вот наши отношения — все чисто и понятно.

Жизнь поменялась. Политика — это вот все-таки про то, чтобы представлять людей, чтобы бороться за власть. В России сейчас невозможно быть политиком. Российский режим, нам стало очевидно, скорее даже тоталитарный, чем автократичный. Никакой политики нет. Могут быть диссиденты, могут быть разные борцы… Так что Алексея сейчас вряд ли можно считать политиком… Он скорее духовный лидер, который показывает пример, что хорошо и что плохо, что до́лжно и что не до́лжно.

Все люди, которые понимали, что происходит, — люди ценностные. Например, такой человек трагической судьбы, как (правозащитник и активист — прим. ред.) Сергей Мохнаткин, который умер в 2020 году, судьба которого и собственно, сам он физически был буквально сломан в тюрьме, но не отступил от понятных человеческих принципов, от человеческого достоинства. Такими людьми действительно должна гордиться Россия, они — совесть. Как те люди, которые вышли на площадь в 1968 году с лозунгом «За вашу и нашу свободу!».

Об участии в Антивоенном комитете

Я не политик, и в Антивоенный комитет входят не обязательно политики. Еще раз, политика — это про власть, про то, чтобы представлять людей в органах управления страной, обществом. Михаил Борисович [Ходорковский*], Гарри Кимович [Каспаров*] — они скорее политики, Дима Гудков… Но Антивоенный комитет немножко не про это. Он был создан, образовался сразу после начала конфликта. Мы все до сих пор в шоке от того, что сделала наша страна, и первый мотив был что-то сделать, как-то этому противостоять, как-то помочь Украине.

Смысл Антивоенного комитета в действии. Было организовано два важных проекта — «Ковчег» и «Рассвет». «Ковчег» больше для тех, кто нуждается в срочной помощи, «Рассвет» больше для помощи Украине и украинскими беженцам. Надо что-то делать, а не просто переживать.

Основной смысл существования Антивоенного комитета и Российского комитета действия внутри него — это альтернатива тому, что происходит в России, видение того, как надо, чтобы оно было. Политики сейчас нет, у нас нет шансов участвовать в политической деятельности, сломать режим — это дело Украины. И вот кто может сейчас действительно повлиять на ситуацию, так это Украина, украинцы. Мы все за то, чтобы у них было оружие, вооружение, ресурсы.

Когда все случится, когда режим падет, надо понимать, куда идти и что делать. Одна из точек зрения, и я ее придерживаюсь — переучреждение страны без имперской идеи, без угрозы всему миру. Большой вопрос, что делать с оружием, с атомным оружием. Непонятно вообще, достойна ли Россия места в Совбезе ООН. Но прежде всего — переучреждение страны, избавление от имперской идеи, гарантия безопасности соседей. Все это можно сделать через федерализацию, через то, чем по форме является Российской Федерацией, но на самом деле нет.

Когда-то нужно будет дискутировать о будущем страны. Для этого нужно иметь точку зрения. У нас есть понимание, что сила в России сейчас у Росгвардии, у Путина. Но когда-нибудь это закончится, и я думаю, быстрее, чем кажется…

О возможности участия в Антивоенном комитете Анатолия Чубайса

Было бы интересно… Даже не знаю, что сказали бы члены Антивоенного комитета. Я бы на это посмотрел. Но прежде всего я бы хотел, чтобы Анатолий Борисович высказался по теме — сказал бы что хорошо и что плохо. Я что-то не слышал, чтобы Анатолий Борисович высказался. Он просто уехал. Человек смылся. Получил какое-то разрешение и где-то пенсионерствует. Этот человек ответственен за то, что происходило и то, что случилось. Какой это протест?

Он классно выскочил из ситуации. Он вряд ли будет разыскиваться как преступник — в том-то и проблема. Мне кажется, он получил какую-то огромную индульгенцию от Путина и смылся вовремя с корабля.

Об отношении к санкциям против российских бизнесменов

Представьте себе немецкого гражданина, относительно богатого или в делах, в бизнесе, в 1943-1944 годах, например, в Великобритании. Какое к нему будет отношение? Что бы он ни делал… Я напомню фильм «Список Шиндлера» — человек, который спас несколько тысяч человек после войны был в тяжелом состоянии, был лишен состояния, ему было непросто при том, что он сделал.

Опять же, с чем сравнивать. У людей, которые сейчас сидят без тепла, без света, выбора нет, особенно у тех, на кого уже упали бомбы. Это разговор про справедливость, а ее нет совсем. Логично только одно — дальнобойные ракеты и Patriot для Украины. Это прекратит конфликт. А разговаривать с элитой, как-то ее уговаривать время прошло. Если бы Запад смог в 2014 году и даже в 2008 году ввести санкции последовательно, очень может быть, что не было бы этих боевых действий и этих жертв. Но этого не случилось.

Об уголовном деле в отношении него

Государство может подавать всякие бумаги в Интерпол, и с этим надо считаться. Это бюрократия. Приходит к чиновнику в Интерполе запрос от государства: есть преступник, сделайте с ним что-то, и чиновник должен сделать то, что положено по уставу. Россия уже много лет, я бы сказал, десятилетий, умело использует западную судебную систему, и это надо принимать во внимание.

Я не вижу практических перспектив [розыска через Интерпол], но осложнить жизнь это может. Поэтому я принимаю меры и защищаюсь. Российское государство может сильно испортить жизнь, оно может, в конце концов, послать Петрова с Бошировым (Британия подозревала их в отравлении экс-полковника ГРУ Сергея Скрипаля и его дочери Юлии в 2018 году — прим. ред.)

Я могу сказать, когда мы стали уходить из России, «мы» — это Зимины. Это решение было в 2004 году после ареста Ходорковского*. Несколько лет у нас занял вывод активов. Мы с отцом сосредоточились на активах на Западе — так оно и было, так оно и есть. В России вести бизнес очень рискованно.

История [с BelkaCar] — скорее про сочувствие стартапу, который оказался в сложной ситуации из-за того, что партнеры ссорились — один шантажировал другого, и все это вылилось в то, что стартап не мог получать деньги и развиваться. В России у меня не должно было быть вообще никаких активов, ну вот что-то такое оказалось из-за сочувствия к хорошей идее и к хорошим людям. И вот чем это кончилось.

О розыске я узнал, собственно, из сообщений СМИ. Были обыски еще в 2022 году, прямо накануне начала боевых действий. У кого-то фейки, у меня — мошенничество. Я не придаю большого значения основаниям этого дела. Это чистейшая политика. Использование правоохранительной системы в качестве орудия.

О поддержке телеканала «Дождь»* и других СМИ

[Поддерживал] как зритель, покупатель контента. Поддержка свободы слова, такого правильного медиа — это важная, на мой взгляд, общественная задача. Я к этой задаче приступил где-то 7-8 лет назад более-менее системно. Но я, во-первых, сам не медиаменеджер и никогда не хотел оказаться в ситуации такого олигарха, который управляет, поддерживает СМИ и имеет какое-то влияние. Смысл моей деятельности в том, чтобы помочь именно независимым и профессиональным СМИ. Профессиональные медиа, профессиональные журналисты имеют очевидный, понятный интерес служить обществу, проводить дискуссию в этом обществе, сравнивать ценности, бороться за такой critical thinking (критическое мышление — прим. ред.). И для этого они должны быть независимы от частных интересов, только от общественных.

Журналистика не может существовать в отсутствие спроса. Если она никому не нужна, то как? Мне кажется, не так много места для российской журналистики. Тем не менее, мне кажется, что российская журналистика, как это ни парадоксально, высоко профессиональная отрасль. Если мы не говорим о пропаганде, а о журналистике, которая сейчас в основном в изгнании. И редкие смельчаки, которые еще остаются в России.

Мы пытались поддерживать разные СМИ: в 2015 году был фонд «Среда»*, который раздал 3-летние гранты, в том числе «Дождю»*, но это было уже давно. А сейчас я считаю, что самый успешный, хотя небольшой проект, — это «Редколлегия» (ежемесячная премия, которая поощряет журналистов — прим. ред.). Слава богу, существует мотивированное сообщество журналистов, которые посвящают этому проекту много времени, то есть они читают и выбирают. Изначально этот проект был связан скорее с помощью именно журналистам, причем не всем, а в области расследовательской журналистики и скорее даже не звездам, а регионалам. Но получилось так, что «Редколлегия» — это про то, что профессионально. И да, ежемесячно деньги.

Мы и до перезапуска [«Дождя»*] не то чтобы как-то системно поддерживали [телеканал]. Было несколько вещей, они обращались за помощью, когда было тяжело, многие помогали. Но так, чтобы Zimin Foundation поддерживал бы медиа как ресурсы, — нет. Еще раз, задача в том, чтобы поддержать профессиональную, правильную журналистику, стандарты журналистики и мотивированное журналистское сообщество.

О своей своей деятельности и роли мецената

Мне не нравится слово «меценат»: делать мне нечего, быть меценатом и как-то тратить свою жизнь. Нет, я рассматриваю то, что я делаю, как некую обязанность. Во-первых, мой отец так поступил и в общем-то завещал. Я с ним согласен. Поэтому я рассматриваю свою деятельность как некоторую общественную обязанность: я обязан действовать и распоряжаться доступными мне средствами на благо общества, в котором живу. Это не для моего развлечения как картины покупать или спонсировать политиков. И я бы не хотел оказаться человеком, который спонсирует политиков, у меня нет бизнес-интересов и не должно быть, ради которых я спонсирую политиков. Моя цель — улучшение общества, и тут мы совпадаем, например, с тем же Алексеем Навальным.

О связи старшего брата с криминалом

Правда в том, что у меня был брат Сергей. Он пропал, умер, погиб в начале 2000-х. Он действительно, нельзя врать, к сожалению, мой брат. Я слышал, что он был связан с Коптевской преступной группировкой, но я никогда не видел этому явных подтверждений. У меня были основания полагать, что мой брат был, скорее всего, не в ладах с законом

Но это его жизнь, его деятельность не была связана с бизнесом отца, со мной. Для убийства Кузового у него не было мотивов. И к тому времени мой брат Сергей был уже не в России. Собственно, это был конец 1990-х, а вся эта бандитская история была в 1994-1995 годах.

Брат был старше меня на шесть лет. Я не могу сказать, что у нас были теплые отношения. Я с ним на некоторых ножах был, пока не ушел в армию. А когда я пришел из армии в 1989 году, эти «малиновые пиджаки» уже начались и конечно, брат выглядел интересно, — в смысле брутально. Были признаки, что он из каких-то «парней». И мы достаточно быстро разошлись в разные стороны. В 1998 году он уже был не в России.

[Для отца, Дмитрия Зимина] это большая родительская трагедия. Родственников не выбирают. Когда твой сын делает что-то не то и ты на это не можешь повлиять… В общем, это большая родительская трагедия.

О том, когда он сможет вернуться в Россию

Эх… Думаю, что это невозможно. Я не помню, кто сказал, по-моему, Володя Пастухов (политолог и публицист — прим, ред.) , когда он [Владимир Путин] прекратит свое существование, его режим вместе с ним, но останутся 140 млн человек, у которых в основном свернуты мозги. Как с этим быть, как это все будет перевариваться… Это долгие годы, десятилетия. В Германии в 1945 году отключили пропаганду. Но прошло 15 лет, прежде чем настоящая денацификация началась.

*внесен Минюстом России в реестр иностранных агентов