«Мы все боимся своих темных сторон». Интервью с автором хоррор-сериала о Ховринской больнице

Стройка Ховринской больницы, задуманной как крупнейшее лечебное учреждение в СССР, была заморожена в 1992 году, а опустевшее здание облюбовали бездомные люди и животные. В «Букмейте» вышел аудиосериал «Край чудес» — хоррор о Ховринской заброшенной больнице (ХЗБ), с которой связано множество легенд и мифов. Автор проекта, писательница Ольга Птицева («Там, где цветет полынь») объяснила RTVI, как рождается легенда и почему ни одна страшная сказка не сравнится с реальностью.

Ольга Птицева
писательница

Почему вас заинтересовали легенды Ховринской больницы? Как вы их изучали?

В первый раз я услышала про Ховринку, когда подростком жила в маленьком городочке Тульской области. Из заброшек у нас была только старинная усыпальница графа Бобринского, вокруг которой ходили самые неожиданные, страшные, банальные и одновременно с этим очень жуткие истории. Я была достаточно одиноким подростком, который очень много читал, и поэтому все эти истории меня, конечно, безумно привлекали.

Когда у меня наконец-то появился доступ в интернет, году в 2006-м или 2007-м, то первое, что я сделала, — это начала читать всякие легенды о заброшках по всей России. И это было настолько увлекательно! Потому что, с одной стороны, это было что-то, связанное с реальностью: реально существующий объект, реально существующие люди, которые рассказывают эти истории, а с другой стороны, это совершенно фантастические мифы и легенды, которые передаются из уст в уста и образуют символ места.

Ховринка меня очень привлекала, тем, что она находилась в Москве, была такой огромной, а вокруг нее витало сразу несколько слоев мифотворчества. Я читала про нее взахлеб, это было очень интересно! Тогда уже появлялись самые разные объединения, группы в соцсетях, и Ховринку тогда уже обсуждали в том числе и сталкеры — ребята, которые ходили на территорию заброшки, выкладывали первые плохо рассматриваемые видосы… В общем, это всё было с флером невероятным.

Когда я переехала в Москву в 2009-м, кажется, году, Ховринка еще стояла и я приезжала походить посмотреть на эту махину. Но внутрь я так и не зашла, потому что… Если честно, потому что меня не пустили, мой парень сказал: «Какого черта, ты что?! Ты просто ходишь по улице и попадаешь в неприятности! Если ты зайдешь в место, где из пола торчат сваи, это всё обязательно закончится очень плохо!». Поэтому я ходила вокруг ХЗБ, и она меня просто поражала масштабом! Это было настолько большое здание, в котором, кажется, мог бы поместиться целый город! Меня поражала и ее странная архитектура: ее ломаность, ее сходство с остроконечной звездой — всё это сводило с ума, особенно на фоне обычной спальной застройки Москвы.

Весь этот материал лет десять во мне бурлил, и я понимала, когда начинала заниматься писательством, что рано или поздно это превратится в какой-то литературный текст. Так и вышло, так и вышло. На самом деле меня удивляет, что так мало текстов посвящено Ховринской заброшенной больнице, мало авторов, которые работают в жанре триллера, хоррора и городского фэнтези, обратили внимание на этот огромный, прекрасный недострой, который нас покинул, к сожалению или к счастью.

Но, право слово, когда я еду мимо места, где была Ховринка, и вижу эти большущие жилищные комплексы, мне хочется придумать продолжение истории, например, о неупокоенных душах сектантов Ховринской заброшенной больницы, которые по ночам вызывают лифт и поджигают его кнопки.

Есть ли какие-то конкретные легенды о ХЗБ, которые запали вам в душу? Например, одной из глав «Края чудес» упоминается повешенный, раньше ходили слухи о людях, упавших в шахту лифта…

Конечно! Сейчас у меня это вызывает такой восторг, потому что большинство легенд о Ховринке — мифотворчество, на самом деле там не происходило такое количество трагедий, как было придумано. Правда, один подросток, который шагнул в шахту лифта, стал «легендарной фигурой» для всех ховринских сталкеров. Трагедия этого подростка стала важной точкой и для моего сюжета тоже, потому что «больница эта — край чудес: зашел в нее и там исчез». Образ края, образ целого мира внутри одной заброшенной больницы — он меня, конечно, очень привлекал.

В этом наборе легенд есть и абсолютно абсурдные истории — например, про «яичную палату», где якобы жил то ли сторож, то ли бездомный, который постоянно ел вареные яйца и оставлял после себя скорлупки. А когда он погиб, эти скорлупки стали появляться в самых разных частях Ховринки и это значило, что сторож идет за тобой. И не дай бог тебе, путник, наступить на эту скорлупку, Ховринка тебя после этого не отпустит. Мне кажется, что это очень архетипичный пример городской былички, которые наполняют самые разные места.

Город — это настоящий эгрегор самых разных легенд, мифологий, потому что все мы живем в постправде, в том числе и фантастической.

Я, правда, восхищаюсь тем, как одно здание — небольшое по меркам огромной Москвы — вместило безумное количество историй: и про секту «Нимостор», которая там обосновалась, и про то, как эту секту милиция накрыла, а сектанты забаррикадировались в подвале и остались там… Все это невероятное сплетение быличек и страшилок стало сначала частью Ховринки, а потом частью моей книги.

Были еще слухи, что якобы там живут вампиры и прочая нечисть…

Мне кажется, что это разные виды одной и той же легенды: кто-то говорил, что там живут вампиры, кто-то говорил, что там живут сектанты… Пусть будут вампиры-сектанты, что нам, собственно, выбирать.

Бывали ли Вы в других заброшках или местах, наполненных подобными историями?

Я уже упомянула старую усыпальницу графа Бобринского в Тульской области, куда мы еще подростками ходили, было очень интересно. Вообще я родилась на Крайнем Севере, на Чукотке, и жила в маленьком поселочке посреди абсолютно бескрайней тундры. Раньше это был поселок золотодобытчиков, но, когда добыча золота закончилась, наш поселок начал потихонечку вымирать. В какой-то момент, когда мне было 9-10 лет, наша семья жила там почти одна — осталось совсем мало людей, а дома стояли заброшенными, и, конечно, мы в этих домах лазали, гуляли. Это было на самом деле очень жутко, как я сейчас понимаю, но в 10 лет это было безумно весело. Так что, наверное, самая главная заброшка, по которой мне довелось погулять, — это целый северный поселок на Чукотке.

Еще мечтаю на Кольскую сверхглубокую съездить в Мурманской области.

«Больница эта — край чудес: зашел в нее и там исчез», — знаменитая фраза, написанная сталкерами на стенах ХЗБ, открывает ваш роман. Даже структура этого предложения кажется чудесной: стоит ее один раз произнести, она начинает звучать рефреном в голове. Когда герои «Края чудес» заходят в больницу, они оставляют в ней часть себя. Какую именно?

Одна из тем моей истории — встреча с собственной тенью. Мы все очень боимся своих темных сторон, табуируем их, прячем, но чем сильнее мы их прячем, тем бо́льшую силу они над нами имеют. Герои «Края чудес» — Кира и Тарас и Южин — стараются не встречаться со своими темными сторонами, даже не смотрят на них. Ховринка, как поломанное кривое зеркало, в какой-то момент начинает подсвечивать именно эти темные стороны и давать им больше власти.

Мне было ужасно интересно с этим работать как человеку, последние три года находящемуся в терапии, — с психотерапевтом мы как раз занимаемся в том числе и вопросами осознания своей теневой стороны. Мне было важно взаимодействовать с героями, которые отрицают свою темную сторону, а после вдруг встречаются с ней нос к носу.

Образ тени сторожа — это максимально «обукваленная» часть сюжета: у Ховринки есть тень, и у вас она тоже есть.

Герои в Ховринке оставляют свои заблуждения о собственном «я», оставляют свою уверенность в том, что они очень светлые и хорошие люди. Я думаю, что понятие «хороший человек» вообще очень фантастическое, куда более фантастическое, чем вампиры-сектанты, и об этом, собственно, герои и узнают в Ховринке. Мне было горько за них, но к финалу я чувствовала удовлетворение, потому что этот путь — часть их взросления и понимания себя как цельной личности.

Как рождается городская легенда? Что ее подпитывает? И можно ли обуздать этот жанр?

Городская легенда, как любое мифотворчество, работает из страха. Когда-то люди не знали, отчего происходит гроза, поэтому придумали, что это гнев большого, властного бородатого мужика на небе. Мне кажется, это восхитительно, но если бы я придумывала, то это была бы большая властная женщина, право слово…

Я думаю, что городская легенда выстраивается вокруг какого-то события или места, которое вызывает страх, а страх в первую очередь вызывает неизвестность. Мы не можем понять, что же там происходит, в этих темных, бесконечных коридорах Ховринской заброшенной больницы. Мы не можем предугадать, что нас ждет на следующем этаже и кто там тоскливо царапается в подвале, поэтому давайте придумаем, что это были сектанты, которых там замуровали, и теперь их неупокоенные души ходят по замерзшему, затопленному подвалу.

Кроме того, городская легенда всегда строится из любопытства — а человек очень любопытен — и из страха, нас очень страшит неизведанное. Таким образом, если любопытство и страх смешать в каком-нибудь атмосферном месте, то обязательно что-нибудь получится: либо молния как результат гнева бога на небе, либо вампиры-сектанты в затопленном подвале Ховринки.

По заброшкам еще и ходят обычно по ночам, а темнота всегда вселяет некий глубинный хтонический ужас…

Темнота — это неизведанность. Почему мы боимся ее? Потому что мы не можем понять, что в ней, мы не видим, что в ней. Это как раз страх неизведанного, ну и значит, страх смерти, который сидит в глубине нас, даже если мы уже умеем включать фонарик на телефоне.

Страшные сказки могут стать реальностью?

Сказка — это же тоже архетипический конструкт. Сказки народов мира очень похожи, как и мифы народов мира, поэтому страшная сказка — это что-то, что из древности до нас дошло в видоизмененном виде, это способ предупредить об опасности. Все покойники, потерянные в болотах дети, которые превращаются в кикимор, — это всё то, что говорит нам: «Не ходи гулять один в лес», «Не ходи гулять в Ховринку: там тебя ждут злые собаки и всякие маргинальные личности».

Я думаю, что сегодняшний день нас учит тому, что реальность может быть страшнее любого вымысла, и меня сейчас намного больше страшат реальные новости, чем выдумка какая-либо. Мне кажется, [Стивен] Кинг уже где-то грустно курит, наблюдая, как в Санкт-Петербурге автобус падает в реку. Это самое страшное, что можно вообще представить, намного страшнее любых выдуманных историй.

Страшные сказки как будто пытаются нас о чем-то предупредить, но у них всё не получается и не получается.

Вы верите в сказки?

В последнее время я стала слишком критично мыслящим реалистом, который не ждет ничего хорошего. Но я верю в свет, я верю в победу света над тьмой: мне кажется, что так устроен мир. А еще я верю в то, что любовь не перестает существовать. Возможно, это сказка, тогда я верю в сказки. Я верю в сказочную формулу о том, что добро всегда побеждает зло. Это сюжет сказки, в который я хочу верить и который меня очень держит на плаву.

Что вы делаете, когда становится очень страшно?

Во-первых, я позволяю себе бояться. Я считаю, что нет плохих эмоций, нет плохих чувств, нет плохих состояний. Потом я прошу о помощи близких: обняться, посидеть рядом, держась за руки, поговорить с кем-то о том, что беспокоит.

Меня очень поддерживают психотерапия и пешие прогулки. Когда очень страшно, я стараюсь ходить пешком, чтобы тело работало, чтобы кортизол (гормон стресса) перерабатывался. Я стараюсь подойти с физиологической точки зрения к этому: что с моим телом происходит, почему мне страшно, как я могу себе помочь.

Самые простые способы справляться — достаточно спать, есть вкусное, смотреть на красивое и не забывать про свое тело, про физическую активность.

Почему герои «Края чудес», когда сталкиваются впервые с чем-то пугающим — тенями, призрачной сворой собак, поначалу как будто бы отрицают свой страх?

Это очень логичная реакция человека на страх: сначала сделать вид, что всё в порядке. Пока ты не говоришь, что тебе страшно и окружающие этого не знают, кажется, что происходит что-то банальное и повседневное. Плюс здесь есть проблема токсичной маскулинности, с которой герои-парни тоже внутри себя борются, не признаваясь себе в этом открыто. Это история про то, что мальчики не плачут, мальчики не боятся, а Кира, как женщина в мужской профессии, тоже старается держать лицо. К тому же, наверное, страшно признаться в своей слабости, и это еще больше увеличивает ужас.

Поначалу, что бы ни происходило, человек будет нормализировать это в своей голове: «Нет, мне показалось». — «Нет, ничего страшного не происходит». — «Да, здесь свора мертвых собак». — «Да, здесь непонятная тень идет за нами». — «Да, мы слышим постоянные шорохи, непонятные звуки — эхо возникает там, где оно не должно возникнуть, но всё в порядке, нам кажется».

Когда ты встречаешься лицом к лицу со своим страхом и признаешься в том, что тебе страшно, только в этот момент ты можешь что-то делать, чтобы себя спасти. В первых главах мои герои к этому еще не пришли, но держим за них кулаки, чтобы у них всё получилось дальше.

Можно ли сказать, что Кира — это автопортрет?

В любом герое есть часть автора, главное — с этим не заигрываться, иначе начнется самокопирование из книги в книгу.

Кире я дала часть своей истории. Она очень любит своего дедушку, который ее вырастил, но у него начинается деменция, он теряет свою личность, теряет то, за что Кира его так любила. И главное желание Киры — сбежать из дома и не видеть, как это происходит с ее любимым человеком, она очень стыдится этого желания и очень мучается. Это для меня знакомая история: мой дедушка тоже был болен деменцией, и это происходило на моих глазах, и я, правда, уехала, я поступила в университет, а потом долго не могла себе этого простить.

Эта часть истории Киры для меня личная. И она сильно откликается у читателя: я получаю отзывы, где читатели говорят, что это похоже на то, что они проживали или даже проживают прямо сейчас и что для них было важно увидеть подобную историю в книге.

Хотя это не самый очевидный поворот сюжета для подобной жанровой истории, но мне было важно вписать эту часть в образ Киры. Вот, наверное, здесь мы с ней хорошо пересекаемся. А дальше это уже дело вымысла и собирательных образов.

Почему вы решили сделать Киру именно режиссером? Почему нужно было оставить ее одну в «мужском мире»?

У меня есть ощущение, что девочки вообще постоянно находятся одни в мире мужчин. Это часть и моей жизни, потому что писательство, несмотря на то что в нем много женщин, все равно считается мужской профессией. Я заметила, что любая профессия, где есть мужчины, почему-то в нашей голове считается «мужской», и мне это безумно не нравится. И мне кажется, созданными мною образами, своей работой, своим позиционированием я с этим стараюсь как-то бороться.

Кира идет за своей мечтой. Она может защищать себя, и она, правда, талантлива. Она находится вне женской среды, а ее самый близкий человек — это Тарас, ее друг детства. У нее сложные отношения с матерью. Кира достаточно мизогинна, у нее есть такое несколько пренебрежительное отношение к другим женщинам. Это еще я отношу к ее юному возрасту, на момент действия «Края чудес» ей около 20 лет.

В складе ее личности — идти туда, где сложно, заниматься тем, что обычно приписывается мужчинам. Здесь есть еще и определенная двойственность: быть может, к кино ее подтолкнуло и то, что Тарас занимается видеосъемкой, это могло быть безотчетное желание быть где-то вокруг него, рядом с ним, всё это подтолкнуло ее к кино в том числе. Я об этом размышляла несколько расплывчато: как один из вариантов. В общем, эта девочка справится, но ей будет непросто.

Почему для «Края чудес» был выбран формат аудиосериала? Отличается ли работа над бумажной книгой и аудиосериалом?

Книга и аудиосериал, конечно, по-разному пишутся, как минимум потому, что композиционная структура текста будет другой. Книга — это цельное высказывание, и автор никак не может проследить, в какой момент читатель остановится, где он возьмет паузу. Здесь же каждая глава — это часть истории и одновременно с этим цельное пространство для встречи с читателем. Поэтому здесь очень важно оставлять крючочки и подвешенные вопросы, которые читатель в своей голове крутит ближайшую неделю до выхода нового эпизода.

Мне самой было очень интересно работать в таком формате. Мне с этим помогали прекрасные редакторки «Букмейта» Ксюша Грициенко и Лена Васильева, у которых большой опыт работы с литературными сериалами. Есть некоторые технические инструменты, которые нужно использовать при построении подобного сюжета. Ну а дальше начинается магия, так что этот текст нужно обязательно слушать.

Прекрасная чтица Алевтина Пугач проделала невозможно сложную атмосферную работу, я даже сама переслушивала каждый эпизод. Хотя я столько раз читала этот текст, кроме того, что я его писала и редактировала, что должна знать его наизусть… Но то, как это делает Алевтина, — это просто невозможно! Я сама сижу в мурашках и вздрагиваю периодически.

Командная работа и некие инструменты, которые используются при создании сюжета, — это и отличает работу над сериалом и над книгой.

Когда «Край чудес» выйдет уже в качестве именно книги, то там, конечно, будут отличия, поскольку то, что работает в сериале, не будет работать в цельной книге, и наоборот.

Вас часто называют автором young adult. Как Вам кажется, насколько эта характеристика подходит вашему нынешнему творчеству?

Young adult — это проза для молодых взрослых. Молодые взрослые — это герои, а значит, и читатели, которые находятся в процессе поиска себя, своего места в мире, в процессе понимания мира и осознания своей идентичности.

Этот возраст может закончиться совершенно в любой момент: как в 20 лет, так и в 35. Вот мне скоро 33, и я до сих пор не знаю, кем я буду, когда вырасту… Поэтому для меня это осознание, мне интересно писать о таком молодом герое.

Но потихонечку я начинаю стремиться в сторону new adult — взрослого young adult. Это сложные литературоведческие категории, может быть, и не литературоведческие, а маркетинговые. Поэтому пока я чувствую себя комфортно в той формулировке, что я авторка романов для молодых взрослых, потому что я до сих пор саму себя тоже считаю молодой взрослой.

Мне важно поймать этот момент, когда я начну на молодых взрослых смотреть немного сверху вниз, и в этот момент нужно будет переходить в другую часть литературы. Потому что худшее, что может сделать автор со своей книгой и со своими читателями, — начать морализаторство. Вот если я его начну, пните меня, пожалуйста.

В Вашем предыдущем романе «Двести третий день зимы» цветущие нарциссы были символом надежды для жителей холодной страны. А в Ховринской заброшенной больнице нет цветов, только серые стены, арматура, ржавые крюки… Что это значит? Что надежда больше не вернется?

На самом деле «Двести третий день зимы» и «Край чудес» в хронологии моего письма находятся немного в другом порядке. «Край чудес» я писала еще на карантине, в ковидном 2020 году. А «Двести третий день зимы» я писала весной 2022 года. Так что, наоборот, я почувствовала весной 2022 года, что нам всем очень нужна надежда, и вот она проросла нарциссами сквозь снег.

Мне кажется, что надежда и свет нам очень нужны. В Ховринке света мало, наверное, потому, что в 2020 году я не думала об этом в таких категориях, а теперь мне нужно как можно больше надежды. Пожалуйста, дайте мне еще!