«Сталинские суды-тройки»: Павленский — о французских судах, тюрьмах и розыске

Художник-акционист Пётр Павленский предстанет перед французским судом 29 августа по обвинению в нападении на двух человек. Сам Павленский считает дело сфабрикованным и утверждает, что на самом деле ему «мстят за художественную практику». Об этом, а также об условиях содержания во французских колониях, о практике задержания и ареста во Франции художник рассказал в интервью RTVI.

Пётр Павленский
Художник

Вы написали, что вашего адвоката на ближайшем суде не будет. С чем это связано?

За последние семь лет, учитывая всё, что со мной происходило, я познал все тонкости французской судебной системы. Она более изощренная, чем в России, в ней много манипуляций, хитрости, очень много бюрократических уловок. В Европе, в частности во Франции, август — мертвый месяц, когда все отпусках, в это время здесь нет никого и ничего. А мне назначили суд на 29 августа. Мой адвокат — один из лучших во Франции, понятно, что он сильно загружен и ему надо хотя бы раз в год отдохнуть. Его уведомили о суда слишком поздно: он в Индонезии, обратный билет у него только на 30 августа.

То есть я остаюсь без адвоката, я буду сам себе адвокатом, я буду сам себя защищать. Вот так всё делается. Естественно, адвокат сделал запрос, чтобы перенести дату заседания, но они говорят: «Нет-нет-нет, мы не будем».

Это первое заседание по делу о…

О якобы поножовщине? Да, первое. Я думаю, скорее всего, это будет единственное заседание. Скорее всего, я буду осужден.

По большому счету, просто пять человек после Нового года договорились, проконсультировались с адвокатом, пошли вместе в отдел полиции, трое написали на меня заявления, двое выступили свидетелями. Они даже этого не скрывают, там всё это видно, если просто почитать дело. Это всё видно было. Следственный судья мог прекратить это дело на стадии расследования, но не стал этого делать. Я думаю, что они с помощью этого дела будут мне просто мстить за всю мою художественную практику, за события, которые я осуществил территории Франции — «Освещение» и «Порнополитика».

«Они» — это судебная система?

Судебная система, те, с кем она связана. Всё сложно работает. Все-таки Франция думает о своем международном имидже. Одно дело — судить художника за его произведения, даже если кто-то считает их спорными. Проходят общественные дебаты, может ли произведение искусства нарушать закон или не может. А другое дело — использовать какое-то грязное дело о поножовщине, выставить меня социально-опасным субъектом.

Это легче оправдать, просто можно сказать: «Мы защищаем своих граждан, он социально опасен, он режет наших граждан, мы его должны посадить в тюрьму». Но, по большому счету, если они меня посадят, очевидно, это будет месть за мое искусство, за то, чем я занимаюсь в искусстве.

Вы знаете, кто эти люди, которые написали на вас заявление?

Это был Новый год, просто пришла группа провокаторов — пьяных, не знаю, или они, или под действием каких-то наркотиков. Они начали провоцировать гостей этой вечеринки, оскорблять женщин, пожилую женщину там. Был один главный провокатор, он был старше всех, ему на тот момент было 42 года, с ним была группа порядка десяти человек, которые за ним следовали. В какой-то момент мы с ним столкнулись, он тоже начал меня провоцировать, оскорблять… Это закончилось какой-то дракой.

Как вас уведомили о том, что вас обвиняют?

Меня в розыск объявили, начали меня искать. Несколько раз в доме, где я жил, проходили обыски. Обыск хотели провести даже у одного моего знакомого, у которого я даже никогда не жил.
Поскольку на тот момент я готовил свое восьмое событие «Порнополитика», я был занят. Был риск, что меня посадят, естественно, потому что все-таки обвинения серьезные, и мне не хотелось садиться в тюрьму и срывать событие, которое я там готовил уже около полугода. Поэтому я начал скрываться.
Меня и не особо просто искали на самом деле эти там два месяца. Если бы очень хотели, нашли, потому что, когда я осуществил «Порнополитику», меня нашли через три дня.

Как меня задерживали, это отдельная история. Задержанием и арестом руководила глава агентства папарацци, некая Мими Маршан — человек, который на самом деле сделал вообще всю президентскую кампанию Макрона. Она была близка к Саркози, потом следующий президент Олланд, он не захотел с ней сотрудничать, за это она его наказала: фотографии, когда он там с идиотским лицом в шлеме возвращается от любовницы, ее папарацци сделали. Макрон, естественно, был умнее, и сразу же начал сотрудничать с ней.

Она организовала работу полиции, чтобы арест происходил на месте, удобном для фото- и видеосъемки. Полицейские произвели задержание, а ее фотографы сделали снимки, которые она продала за 18 тысяч на обложку Paris Match. Полицейские даже получили потом какие-то премии за удачное задержание, но через три дня прокурор возбудил против них уголовное дело, потому что фото- и видеофиксация процедуры задержания во Франции запрещена законом.

Что им было нужно? Показать триумф власти, видимо. Мими Маршан нужно было просто заработать деньги. Я это потом всё узнал, потому что журналисты потом вели расследование на протяжении нескольких лет.

А когда вас задерживали в прошлый раз, как это было?

Тогда было по-другому, я сам приглашал фотографов, потому что для меня процесс моего задержания — это часть моего произведения. Потом эти фотографии я продаю коллекционерам, в музеи. То, что сделала Мими Маршан после «Порнополитики», — сильно облегчило мне творческий процесс, они мне даже помогли. Даже когда меня вызвали в следственный отдел по делу против них, я всех защищал, сказал, что не имею ничего против этих людей и не надо их ни в чем обвинять.

А что касается события «Освещение» с Банком Франции, я сам приглашал фотографов, поэтому есть и фото, и видео моего ареста.

Как с вами обращались полицейские после задержания?

Особой разницы между полицейскими участками во Франции или в России нет, вопрос только в том, что они начали дело-то с психиатрии. Пришла штатный психолог…Тогда я еще не говорил по-французски, у меня был переводчик. Теперь-то я знаю, что такое судебный переводчик во Франции… Переводят они реально очень плохо. За все семь лет столкновения с судебной системой, я помню только одного, который переводил нормально.

Кроме того, когда они переводят, они всегда на стороне судей, полицейских. То есть их слова тебе переводят неправильно, твои слова клонят в их пользу. Это большая проблема — попадать в полицейские участки или в тюрьмы, не зная французского языка.

И что происходит: я начинаю говорить, переводчик что-то переводит, все мои слова искажаются, в результате психолог вырывает какие-то мои цитаты из контекста и пишет, что я психически нездоров и социально опасен. Полицейские рады, что могут от меня избавиться.

И после этого меня увозят в так называемый IPPP — Infirmerie psychiatrique de la préfecture de police, психиатрический лазарет полиции. Там я пробыл еще сутки. Что я там видел и слышал! Как в фильме каком-то: несколько человек, которые там лежали, кричали, бросались на двери. Я видел раньше агрессивных людей, но такого я раньше никогда не встречал.

Потом со мной встретился заведующий этого отделения. Он со мной поговорил, посмотрел на эту бумагу, которую та психолог написала, и сказал, вот я цитирую: «То, что она написала, это просто bullshit [бред]». Он предупредил: «У тебя нет никаких отклонений, но, вероятно, ты отправишься в тюрьму». Я ответил: «Ну, пожалуйста, я в принципе не против». Так, к большому неудовольствию полицейских, меня отправили к ним обратно, я снова стал их проблемой. Дальше они закончили предварительное следствие и отвезли к судьям. А дальше началось…

Во Франции, такие вещи, как судебный процесс, где решается, оставят тебя на свободе или посадят в тюрьму, — он проходит за закрытыми дверями. То есть это даже не какой-то зал судебного заседания: тебя просто в кабинет приводят, там сидит судья.

Я помню, такой сидит с мордой алкоголика, красный, покрытый пятнами, у него какие-то клоки волос торчат на голове, он даже не надевает мантию — просто сидит в рубашке. Рядом с ним — прокурор, со мной рядом — адвокат. И просто никого: никто не может прийти меня поддержать, никаких свидетелей нет. Судья просто говорит: «Да, четыре месяца ареста».

Здесь арестуют сразу минимум на четыре месяца, потом продление. У меня еще средней тяжести или легкое было правонарушение, а если тяжелое… Большинство людей, с которыми я разговаривал, говорили, что их сразу отправляли на год. Через год — продление. Масса людей из них — еще они только подозреваемые, но они сидят по три года. И за это время они только два раза в год видят следственного судью, судью по вопросам свободы и содержания под стражей, и всё. И потом, если вина не доказана, освобождают, но перед этим нужно три года просидеть.

Меня определили так на четыре месяца в тюрьму вообще без каких-либо свидетелей. Я не согласился с этим, меня сразу вывели полицейские из кабинета. Вот тогда я объявил свою первую сухую голодовку, так как я был против вообще самой этой процедуры. Как мы в книжках читали про сталинские суды-тройки. Это то же самое.

В результате мне удалось добиться того, чтобы заседания проходили при открытых дверях, только после второй сухой голодовки. Я провел две тяжелых сухих голодовки по 12 дней, они мне сильно здоровье расшатали, непросто это. Кроме того, когда я прибыл в тюрьму, у меня начали отбирать личные вещи, там какая-то куча запретов на одежду. Например, нельзя носить шорты. Я был не согласен… Там своя форма одежды, они тебе дают свои комплекты: какие-то убогие джинсы синие, кофта красная… У меня была своя одежда. Шорты у меня забрали, дали эти джинсы, я их подвернул, дали кроссовки, потому что в сандалиях нельзя, я отказался.

И тогда у меня начались проблемы. У меня был первый конфликт с надзирателем, который меня пытался подавлять силой, толкать меня. Я не стал это терпеть, в ответ его сначала толкнул, потом ударил. Он, естественно, начал свистеть в свой свисток, на меня напала куча надзирателей. Тогда я в первый раз, уже находясь на сухой голодовке, попал в карцер. На 30 дней меня туда утащили. Через 10 дней, по-моему, меня по предписанию врачей перевели на спецблок. Потому что в карцере и так жестко, а у меня еще сухая голодовка. Мое состояние было все хуже и хуже, приходили врачи, надзиратели их послушали и перевели меня в одиночную камеру в спецблок. Так я и заехал во французскую тюрьму, собственно.

В одиночной камере очень сложно. Сначала кажется, что все хорошо, просто как в собственной комнате, но, например, в российских тюрьмах запрещено оставлять арестанта одного в камере. Я сидел в «Бутырке», там даже если ты в маленькой камере, где три арестанта, а одного из них увезли в суд, а второго, например, в санчасть, то третьего просто переведут на время в другую камеру. Нельзя человека оставлять одного. В России в камере одного содержат только тех, кто находится на пожизненном, они сидят в «одиночках», ну и в карцере сидишь в одиночку. Считается, что оставлять одного психологически очень опасно.

Я, например, из тех 11 месяцев, что просидел в тюрьме, постоянно сидел в «одиночке». Потом я почувствовал, что моросить начинаю… И тогда стал отстаивать свое, чтобы мог выходить хотя бы в общий двор гулять. У меня было столкновение с надзирателями, оно долго длилось Мне долго не давали выходить гулять, потом от этого начались проблемы с ногами. В конце концов, я смог отстоять и летом 2018-го меня перевели на общий режим. Я пробыл месяц на общем режиме, ходил гулял во двор с другими арестантами.

Нужно сказать, что Fleury-Mérogis — это, как говорят надзиратели, гордость Франции и сердце Европы. Почему они так говорят? Это самая большая тюрьма в Европе, там 1,5 тысячи надзирателей работает, 4,5 тысячи арестантов, а сама тюрьма зачастую переполнена. Это как реально город в городе: дворы прогулочные, где по 250 человек гуляет, футбольные поля, своя инфраструктура, своя система транспорта.

Вот так я провел очень хорошо месяц летом, на общем режиме. 1 августа у меня произошел опять конфликт с надзирателем. В карцере или на спецблоке надзиратели относятся к тебе уважительно, держат дистанцию, а на общем режиме они почему-то считают, что к арестантам можно относиться как к животным. Они швыряют всё на пол: передачки, письма или продукты, которые ты заказал. Я не знаю, может быть, из-за того, что я из России приехал, культура другая… Но в принципе, для меня вот так швырять всё на пол — это собакам швыряют на пол, а человеку даешь в руки или куда-то кладешь, но не на пол кидаешь. В общем, мне это не понравилось, и из-за этого произошел в конце концов большой конфликт, потому что я их просил несколько так не делать.

Когда была раздача ужина, нужно было талоны какие-то заполнять на покупки. Я заполнил талон и просто взял и швырнул этот талон на пол, в ноги надзирателю, говорю: «Ну давай, поднимай». Ну, то же самое сделал, то, что он делает. Это же логично: если ты кидаешь, если для тебя это нормально, тогда, если тебе что-то тоже бросили, давай, давай тоже наклоняйся, поднимай с пола — нет, он отказывается. Тогда я взял, что у меня в тарелках было, швырнул ему в ноги и говорю: «Ну поднимай, еду поднимай».

И тут баландер… Баландер — это арестант, который работает с администрацией, разносит пищу. Один такой огромный, больше двух метров ростом, на меня набросился, обхватил, как на ринге, чтобы я двигаться не мог. Обхватил меня всем телом своим, придавил к стене. Тут другие начали звать на помощь, и тогда уже пять надзирателей прибежали и все вместе стали меня там давить на полу, душить, что они обычно делают. И потом понятно, что я месяц просидел еще в карцере с разными последствиями, испытывая на себе разные техники «успокоения арестанта»: закручивание ног, удушение, использование щитов.

Вот эти прозрачные пластиковые щиты, которые в городе используют во время массовых мероприятий, в тюрьме ими придавливают к стене или давят на полу. После этого меня уже не стали возвращать на общий режим, опять вернули на спецблок, а там недели через две или три судья меня освободил под судебный надзор. То есть вот так, например, прошли мои 11 месяцев во Fleury-Mérogis.

Из них девять месяцев — в одиночной камере?

Один месяц я был на общем режиме — это был самый счастливый месяц. Полтора месяца — карцер. И остальное время на спецблоке в одиночной камере, что на самом деле очень тяжело для психики. Например, после всего этого я начал разговаривать сам с собой, этого раньше не было.

После освобождения вы обращались за психологической помощью?

Нет-нет-нет. Я сам решаю свои проблемы. Они не такие, чтобы нужно было идти ко врачам, но это то, что остается потом на всю жизнь. Тяжело это, когда сидишь там один день за днем. Это для психики тяжело.

Вы же вегетарианец, верно? В тюрьме ваши убеждения учитывались?

Когда приносят еду, можешь выбрать ту, что без мяса. Это и во французской, и в российской тюрьме. Всегда есть еда, в которой нет мяса. В тюрьмах это не проблема.

Если суд 29 августа закончится благополучно, вы планируете покинуть Францию?

Я не строю никаких планов. Все так постоянно меняется, что я не планирую. Жизнь покажет, я не знаю пока.

Я живу во Франции семь лет, из них я только восемь месяцев был свободен и с документами. Все остальное время я или сидел в тюрьме, или был под условным заключением, или под судебным надзором. Мне нельзя покидать территорию Франции без разрешения суда.

Если мы оставим в стороне тюрьму, как моя жизнь здесь происходит: минимум раз в неделю я должен отмечаться в отделе полиции. Это значит, что даже из Парижа больше, чем на неделю, я выехать не могу. А что касается выезда из Франции, я могу с детьми поехать куда-то нелегально на автобусе или на поезде, потому что в Европе границы не очень сильно контролируются. Если же мне нужно на выставку в Англию, в Сербию или еще в какую-то страну, куда требуется виза, я просто не могу туда поехать.

Я уже пропустил четыре своих выставки из-за этого. Каждый раз происходит одна и та же история: мы с адвокатом подаем запрос судье, чтобы мне дали разрешение поехать на выставку, все предоставляем, и они действуют по одной схеме. Первый раз всегда отказывают, мы подаем апелляцию, делаем второй запрос, а они все тянут-тянут-тянут. И потом уже в самый последний момент, когда я уже не успею получить визу, или уже даже в день открытия выставки они назначают дату повторного заседания и говорят: «Да, вы можете, мы разрешаем». То есть это «да», которое всегда означает «нет». И так постоянно.

Система очень изощренная. В этом большое отличие от российской системы. Здесь всегда есть понятие этой «витрины» некой, всегда нужно показать, что все прекрасно, при этом, за «витриной» жесткая система, которая действует слаженно, эффективно. Их изощренная бюрократия меня удивляла. Система хоть и по-другому работает, но она не менее жесткая, чем в России.

Вы сейчас готовите какой-то творческий проект, событие?

Во-первых, магистральное произведение «Порнополитика» закончилось только год назад, летом 2023 года. Мои произведения — процессуальные: есть начало, а потом вплоть до приговора суда оно продолжается, потому что потом все это становится элементами вот некоего большого произведения.

Кроме этого, я еще три года писал книгу — теорию субъект-объектного искусства, то есть искусства, которым я занимаюсь. После того, как книгу закончил, была работа с четырьмя издательствами. Книгу будут в Англии публиковать, в Германии, во Франции и в Польше.

Еще есть выставочные проекты, в последнее время я занимался выставками. А дальше посмотрим. Я не знаю, я с адвокатом говорил: все пятьдесят на пятьдесят после этого заседания.

Я убежден, что они мне будут мстить с помощью этого дела. Это дело можно поворачивать как хочешь. На самом деле доказать то, что это был сговор, не так уж и сложно: есть элементы дела, свидетельские показания, да и вообще сам факт того, как были поданы эти заявления [пострадавших]… Все уже видно. Если ты очень хочешь, конечно, ты можешь на всё на это закрывать глаза, всё это отрицать и взять какие-то элементы против меня и оставить меня обвиняемым.

Меня или сразу арестуют в зале суда или оставят под судебным надзором вплоть до апелляции. Я буду подавать апелляцию, так как дело не связано с моими произведениями искусства. Когда это часть события, я не поддаю апелляции: судья сказал свое слово — всё.

---

* деятельность Meta по реализации продуктов Facebook и Instagram в России признана экстремистской и запрещена