«Знали свое место». Чем обернётся попытка вернуть прошлое

Ностальгия по «идеальным» американским 1950-м — это иллюзия мира, которого никогда не существовало. Журналист Михаил Карпов рассказывает RTVI, как миф о «золотой эпохе» превратился в политическое оружие и породил движение MAGA сторонников Трампа.

Опрос исследовательского центра PRRI, проведённый в 2024 году, показал любопытную вещь: 70% республиканцев считают, что американская культура и образ жизни изменились к худшему по сравнению с 1950-ми годами (для сравнения — среди демократов так думают только 30%).

Когда аналитики из American Enterprise Institute обобщили десятки опросов, проводившихся на протяжении более 80 лет, выяснилось: большинство американцев действительно называют именно 1950-е годы лучшим временем в истории США. Не эпоху Рейгана с её триумфальной риторикой, не послевоенные 1940-е с их духом победы. Именно пятидесятые — десятилетие, которое в коллективной памяти превратилось в золотой век, утраченный рай, к которому нужно вернуться любой ценой.

Кстати, слоган последователей Трампа Make America Great Again («сделаем Америку великой снова») — для многих это конкретная дата в прошлом. Миллионы американских консерваторов под «снова» подразумевают «в 1950-е годы».

Рай, которого не было

Белые заборчики перед аккуратными домами в пригородах, где каждая лужайка пострижена с одинаковой тщательностью. Отец возвращается с работы ровно к шести вечера, к ужину, который приготовила мать в платье и жемчужном ожерелье — даже дома она выглядит так, словно сошла с обложки журнала Life. Дети играют на улице до темноты, и никто не боится. По радио звучит голос Фрэнка Синатры, такой уверенный и мягкий, и кажется, будто мир и правда устроен справедливо. В кинотеатрах показывают фильмы с простыми сюжетами, где добро всегда побеждает зло, а владелец магазинчика за углом знает тебя по имени и иногда позволяет взять продукты в долг до получки.

Мужчина с дипломом средней школы мог позволить себе дом, машину и троих детей на одну зарплату. Между 1957 и 1964 годами около 77% американцев говорили, что большинству людей можно доверять — цифра, которая с тех пор сократилась вдвое. Соседи действительно знали друг друга, дети росли вместе, будущее казалось светлым и предсказуемым, как расписание поездов.

Leave It to Beaver и Father Knows Best — телевизионные семейные шоу той эпохи до сих пор определяют её образ в массовом сознании. Мир стабильности и ясности, где каждый знал своё место. Но под этой идеальной оболочкой жила другая Америка — причём устроенная совершенно не так, как представляют себе те, кто мечтает туда вернуться.

Современные любители 1950-х в своём большинстве выступают за низкие налоги, минимальное вмешательство государства в экономику и слабые профсоюзы. Они видят себя наследниками эпохи свободного предпринимательства и индивидуализма. Реальные 1950-е были полной противоположностью этим идеалам.

Предельная ставка налога на доходы составляла 91% — и дело тут вовсе не в социалистических поползновениях властей, а в том, что страна должна была всегда быть готовой к войне. Конечно, состоятельные люди использовали все способы, как легальные, так и абсолютно нелегальные, чтобы платить меньше, но факт остается фактом.

Профсоюзы охватывали примерно 35% работников частного сектора и обладали реальной властью менять условия труда. Антимонопольное законодательство работало настолько жёстко, что крупные корпорации регулярно разбивали на части. Государство регулировало экономику так, что нынешние консерваторы уже давно бы обвинили власти в желании построить коммунизм.

Собственно, Дэвид Фрам, консервативный автор и бывший спичрайтер Джорджа Буша-младшего, предупреждал своих единомышленников: «Никогда раньше в американской истории политические власти не обладали таким объёмом дискреционных полномочий, как в 1950-е». Военная дисциплина, сохранившаяся после Второй мировой войны, превратилась в централизованное управление экономикой.

Да, конечно в 1955 году уровень рождаемости был на 37% выше, чем десятью годами ранее — пик бэби-бума, самого многочисленного покления США. Люди женились чаще и раньше, чем когда-либо в истории: возраст половины невест не достигал и двадцати лет. Но семьи были большими не от счастья, а потому что контрацепция была недоступна, а аборты считались преступлением. Женщины сидели дома не потому, что мечтали об этом, а потому что на большинство рабочих мест их просто не брали. Мать в жемчужном ожерелье, встречающая мужа у порога, была не воплощением мечты, а единственным доступным вариантом.

И дело тут не в каком-то особом американском духе препринимательства и свободы, а именно в том, что на место Соединенных Штатов было просто некому претендовать.

А еще под идеальными лужайками пригородов скрывалась сегрегация. Негры в южных штатах даже не могли пользоваться теми же туалетами, фонтанчиками с водой или ресторанами, что и белые. В 1956 году более ста конгрессменов подписали «Южный манифест», обещая защищать раздельное существование рас. Когда негритянка Роза Паркс отказалась покинуть место в автобусе, предназначенное только для белых, началась 13-месячная забастовка чернокожих, отказавшихся пользоваться автобусами вообще. Власти пытались подавить протест, арестовывая и запугивая активистов.

Тем временем маккартизм разрушал карьеры и ломал судьбы за одно подозрение в связях с коммунистами. Тысячи жизней были искалечены паранойей, прикрытой патриотизмом.

Исследования показывают: люди, сильно ностальгирующие по прошлому, на 23% чаще соглашаются с откровенно расистскими высказываниями. Ностальгия по 1950-м особенно тесно связана с расовыми предрассудками и враждебным сексизмом — потому что для многих «золотой век» означал время, когда женщины знали своё место, чернокожие сидели тихо, а другие малочисленные группы населения, которые сейчас признаны в России экстремистскими, притворялись, что их не существует.

Забавно, что это устройство общества, в отличие от экономической политики, вполне соответсвует ожиданиям нынешних трампистов.

Как радио рассказало людям о несуществующем прошлом

Впрочем, для того, чтобы поверить в «золотой век» и в то, что «раньше было лучше», недостаточно слушать родителей или бабушек с дедушками, которые вещают о своей молодости. Ностальгия сама по себе не создаёт политических движений. Для этого нужна инфраструктура — способ донести миф до миллионов людей и убедить их, что это реальность.

В 1987 году администрация Рональда Рейгана отменила Fairness Doctrine — правило, которое обязывало радиостанции давать эфирное время представителям разных точек зрения. До этого, если ведущий час критиковал демократов, он был обязан дать слово их защитникам. После отмены ограничений консервативные радиоведущие получили абсолютную свободу.

1 августа 1988 года в национальный эфир выходит шоу Раша Лимбо. Харизматичный, остроумный, агрессивный — он находит идеальную формулу, которая позволяет ему достучаться до сердец слушаетелей. Лимбо не просто критикует либералов. Он создаёт картину мира, в которой обычные американцы — жертвы заговора элит, которые разрушают страну изнутри. Он говорит то, что его слушатели хотят услышать: раньше было лучше, и виноваты в изменениях «понятно кто».

Его передача, кстати, выходила на средних волнах. К 1980-м годам FM-станции переманили к себе все музыкальные программы благодаря лучшему качеству звука. А средневолновый диапазон, умирающий и никому не нужный, искал новый контент. И разговорные шоу пришлись на нем как раз кстати.

Главное — они нашли идеальную аудиторию. В маленьких городках и сельских районах, где не хватало развлечений и альтернативных источников информации, люди жадно ловили каждое слово харизматичных консерваторов.

Как писала Washington Post, Лимбо был «одиноким парнем из маленького городка, таким же умным и смешным, как те, кто насмехался над такими парнями». Его аудитория — белые мужчины со средним образованием, чьи реальные доходы в 1982—1994 годах упали на 9—22%. Они чувствовали себя забытыми и преданными. Лимбо стал их голосом.

Но настоящий переворот произошёл в 1996 году. Telecommunications Act — закон, пролоббированный крупнейшими медиакорпорациями, — снял все ограничения на количество радиостанций, которыми может владеть одна компания. До этого лимит составлял максимум 40 станций по всей стране и не более двух FM и двух средневолновых станций в одном районе.

Началась лихорадочная скупка. Крупный капитал действовал быстро и жёстко. Clear Channel (ныне iHeartMedia) за несколько лет выросла с 40 до 1240 станций — в тридцать раз больше разрешённого ранее. К 2002 году десять компаний контролировали две трети радиоаудитории страны. Всего за пять лет количество владельцев радиостанций сократилось с 5100 до 3800.

Маленькие городки оказались идеальной мишенью. Монополизировать небольшое сообщество гораздо проще и дешевле, чем крупный город с множеством конкурентов. Корпорации скупали местные станции, увольняли журналистов и запускали синдицированный контент из центрального офиса. Одни и те же консервативные ведущие звучали от побережья до побережья.

Локальное разнообразие исчезло. Местные новости, местные голоса, местные дискуссии — всё заменил единообразный поток из корпоративных студий. Когда одни и те же идеи звучат на станции за станцией по всей стране, ранее считавшаяся экстремальной риторика начинает выглядеть нормальной и мейнстримной.

Параллельно сельская Америка отставала по всем видам связи. К середине 2003 года широкополосный доступ в интернет имели 19% сельских интернет-пользователей, тогда как среди городских и пригородных пользователей этот показатель был значительно выше — 36%. А 2000-м году вообще только 3% сельских пользователей имели широкополосный доступ в интернет у себя дома. Прокладывать дорогую инфраструктуру для малонаселённых территорий было невыгодно частным компаниям. Отсутствие других альтернативных источников информации — кабельных новостных каналов, разнообразного интернет-контента — оставляло жителям маленьких городков одно: средневолновое радио, контролируемое консервативными медиагигантами.

Поехать к ближайшему карьеру, смотреть в закат, пить пиво и слушать Раша Лимбо было самым стандартным развлечением для работяг. Годами, десятилетиями консервативное радио формировало картину мира, в которой «золотые пятидесятые» были не мифом, а реальностью, украденной у простых американцев коварными либералами. Особенно хорошо это ощущалось после третьей-четвертой баночки пенного напитка.

От чаепития до красных кепок

2009 год. Америка переживает худший экономический кризис со времён Великой депрессии. Барак Обама, первый чернокожий президент в истории страны, проводит масштабные реформы. Консервативная Америка пребывает в шоке.

Тогда возникает Tea Party — движение внутри Республиканской партии, которое требует вернуться к «идеалам отцов-основателей». Снизить налоги, уменьшить роль государства, восстановить «настоящую» Америку. Когда такое было? Большинство уже и забыли, но кажется, что именно тогда, во время белых аккуратных заборчиков и покорных жён, знающих свое место на кухне.

Впрочем Tea Party — это только надводная часть айсберга. В то же самое время в интернете зарождается другое движение. Тогда их называли «альт-правыми» — обитатели анонимных форумов, геймеры, недовольные изменениями в видеоиграх в угоду прогрессивным активистам, интернет-тролли, которые превратили политический активизм в мемы и «иронию». Всё началось с абсурдного скандала — «геймергейта», когда разработчицу никому не известной инди-игры обвинили в том, что она спит с журналистами ради положительных обзоров. Травля переросла в настоящую войну против «повестки»: против феминисток, против персонажей с тёмным цветом кожи в играх, против всего, что казалось «неправильным».

«Альт-правые» распространяли свои идеи через мемы. Они шутили про Гитлера и холокост, называя это иронией, вскидывали руки в нацистском приветствии, утверждая, что это просто прикол. А потом к ироническим нацистам присоединились настоящие — и грань между шуткой и реальностью стёрлась окончательно.

К середине 2010-х два потока слились воедино. Tea Party сместило Республиканскую партию вправо и показало, что радикализация на почве ностальгии работает. А «альт-правым» нужен был лидер, которого они признают выразителем своих чаяний. Оставалось найти человека, который соединит всё это вместе.

MAGA обладает, скажем так, «стратегической неопределённостью». Слоган никогда не уточняет, когда именно Америка была великой. Каждый может проецировать на эту фразу своё собственное идеализированное прошлое. Для рабочих — это экономическая стабильность времен Трумана—Эйзенхауэра, когда на одну зарплату можно было содержать семью. Для религиозных консерваторов — время доминирования христианства в публичном пространстве. Для расистов — белая Америка до движения за гражданские права. Но все это идеально ложилось в канву ностальгии по 50-м, полностью соответствующей всем критериям.

Трамп взял методы консервативного радио — агрессивность, популизм, постоянную атаку на «либеральные СМИ» — и перенёс их в политику. Он говорил на языке интернет-троллей, провоцировал скандалы, не извинялся ни за что, обещал вернуть Америку в прошлое, не уточняя, в какое именно.

И это сработало. Потому что к 2016 году инфраструктура была готова. Миллионы американцев в маленьких городках десятилетиями слушали, как им рассказывают про украденное величие. Миллионы интернет-пользователей научились воспринимать политику как борьбу мемов. Миллионы консерваторов искренне верили, что можно повернуть время вспять.

Красные бейсболки с надписью MAGA стали символом движения. Как и сам Трамп, они отсылали к прошлому — ведь бейсболки носили рабочие на заводах в 1950-е. Только теперь эти заводы закрыты, заводские рабочие места потеряны, а бейсболки шьют в Китае.

Воскрешение мертвеца

Капитализм 1950-х с его сильными профсоюзами, высокими налогами на богатых, мощной социальной мобильностью и относительно небольшим разрывом в доходах — это совершенно другая экономическая система, чем та, что существует сейчас. Абсурдно, что именно это время служит ориентиром для любителей низких налогов и «максимальной свободы от государства». Как и в случае с нашими мечтами о «небесном СССР», эти люди хотят примерно таких же результатов — стабильности, уверенности в завтрашнем дне, социального доверия.

Американские консерваторы пытаются воскресить мертвеца, который никогда не жил. Они хотят семейных ценностей 1950-х — но без доступной ипотеки и профсоюзов, которые обеспечивали стабильность. Они хотят социального доверия той эпохи — но забывают, что оно было построено на исключении огромных групп населения из общественной жизни. Они хотят экономического процветания — но не понимают, что оно возникло из уникального стечения послевоенных обстоятельств, которое невозможно воспроизвести.

Такой эпохи никогда не было. И вернуться туда невозможно, потому что возвращать нечего. Того «идеального капитализма» больше нет. Как нет неандертальцев, хотя мы несем некоторую часть их генов. Как не было и никогда не будет того СССР, по которому ностальгируют в России.

---

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции