«Никто не обязан быть героем». Программный директор Зальцбургского фестиваля Марина Давыдова — об отмене «русской культуры», о тех, кто уехал, и тех, кто остался

Программным директором старейшего и самого престижного европейского фестиваля искусств в Зальцбурге стала российский театральный деятель Марина Давыдова. Она будет работать в этой должности четыре года и отвечать за драматическое направление фестиваля, имеющего также оперную и музыкальную программу. RTVI расспросил Давыдову о ее планах на новом посту, текущем состоянии российского театра и его институций, а также о том, стоит ли бороться с отменой культуры, как внутри России, так и за ее пределами.

Что такое Зальцбургский фестиваль

Ваше назначение на пост программного директора Зальцбургского фестиваля вызвало много шума. Как вам кажется, почему?

Начнем с того, что шум был исключительно позитивным, и это удивительно, учитывая нынешнюю политическую обстановку. Но, конечно, для европейской прессы это назначение стало не меньшим ошеломлением, чем для российской. Связано это, вероятно, с тем, что Зальцбург — особое место, это не только самый богатый, но и самый почтенный фестиваль мира. Авиньонский или Эдинбургский фестивали возникли после Второй мировой войны, а фестивальная жизнь Зальцбурга начинается аж в последней трети XIX века. Ну и, конечно, ключевым становится появление тут Макса Райнхардта, одного из пионеров театральной режиссуры. Можно сказать, что сама идея фестиваля в современном понимании этого слова сформировалась именно в Зальцбурге.

Вы знали заранее, что вас назначат?

Разговоры о моем назначении шли еще с апреля-мая. Именно тогда Маркус Хинтерхойзер (интендант фестиваля — RTVI) впервые обратился ко мне с таким предложением.

А вас назначили или избрали?

Это сложный вопрос. Кандидатуру предлагает дирекция фестиваля: интендант, финансовый директор, президент фестиваля. А есть еще так называемый кураториум — как бы мы сказали, попечительский совет, состоящий из каких-то очень важных людей для страны, для города, его председателем является мэр Зальцбурга. Они могут одобрить и не одобрить кандидатуру.

Вы отвечаете за весь репертуар фестиваля, или только за драматическую часть?

Я буду отвечать за драматическую часть, но она по количеству спектаклей равна оперной. Другой вопрос, что и тех, и других на самом деле немного. Если на Венском фестивале их в программе может быть 35-37, то здесь — 6-7.

Особенность Зальцбургского фестиваля состоит в том, что на нем нет приглашенных спектаклей. Все, что там играется — это всегда премьеры и всегда собственный продакшн фестиваля. Обычно эти спектакли делаются в копродукции с большими театрами Европы. Но это всегда нечто, сделанное специально для Зальцбурга.

У вас была какая-то стратегия, которую вы представляли защищали перед дирекцией фестиваля?

Нет, я же не сдавала там экзамены. Они прекрасно понимали, кто я, и ориентировались на мой послужной список. Но дело в том, что я вообще не очень верю в жесткие концепты: когда у человека стоят ограничители в голове по поводу того, как он будет делать фестиваль, это только губит дело. Мне кажется, что в искусстве очень многие вещи делаются наощупь. Конечно, у меня, как и у всякого человека есть определенные предпочтения в искусстве и определенные представления о нем, но по ходу работы и поиска они меняются, трансформируются. Ты выбираешь все равно интуитивно, а потом, когда смотришь на то, что получилось в результате интуитивного «программирования», за этим почти всегда ясно проступает концепция. Когда мы делали NET, а делали мы его аж 23 года, я всегда разглядывала «концепцию» фестиваля немножко постфактум. И формулировала ее.

У дирекции есть какие-то ожидания от вас?

От меня, конечно, ждут большей интернационализации фестиваля, потому что он по традиции фокусируется на немецкоязычных театре и культуре. То есть от меня ждут, что я заметно расширю географию драматической части фестивальной программы, а вот чего я сама хотела бы, так это чуть более разнообразить сам театральный язык. В Зальцбурге традиционно много таких… гранд-спектаклей, хотелось чтобы помимо них, были и другие формы, представляющие весь спектр современного театра.

Какие?

Ну, их перечисление потянет на отдельное интервью: вторжение в городское пространство, иммерсивный театр. Мне кажется, что в драматической части Зальцбурга есть некоторая консервативность. Хотя, конечно, нужно быть осторожным со словами. В России консерватизм — это Малый театр, заключающий договор с Министерством обороны. А консервативность в варианте Зальцбургского фестиваля, по российским меркам, может потянуть на несколько статей Уголовного кодекса (смеется).

Про «отмену» русской культуры

Для многих после вашего отъезда из России было по-хорошему удивительно, что вы стали активно высказываться против удаления представителей российской культуры и ее самой из контекста культуры мировой. В первые месяцы боевых действий это был, прямо скажем, не самый популярный тезис…

Но очевидный, ибо «отмена русской культуры» как таковая совершенно абсурдна. Тем паче, что ее уже благополучно отменяют в самой России. В октябрьском номере журнала Theater der Zeit опубликован мой текст «Война и культурная революция», в котором я объясняю, что идея подобной отмены вредна первую очередь для самой Европы. Это та тонкая нить, которая все еще связывает страну, на глазах сползающую в варварство, с цивилизованным миром.

Но дело в том, что если опираться на мой личный опыт, то проблемы тотальной отмены я вообще не вижу. Она, быть может, актуальна для стран, которые граничат с Россией и находятся в прямой зоне досягаемости российского оружия. Это страны Балтии, Польша — именно там возникают (и тоже далеко не у всех) идеи, что русскую культуру надо отменить как таковую. Но в Германии, в Австрии, Франции, в Италии такие идеи все же являются моветоном. За девять месяцев своих путешествий я общалась с огромным количеством людей — и это не случайные знакомые, а важнейшие представители театральной культуры Европы. Директора важнейших фестивалей, режиссеры, главы важных театральных, оперных домов. Никому из них такое просто не приходит в голову. Сейчас я, скажем, нахожусь в Германии. Здесь есть сейчас много людей и артистов, и режиссеров, и художников, и видеохудожников из России. Их никто, конечно, не воспринимает как часть той России, которую нужно «закэнселить». Я с трудом представляю подобный разговор в Театре Thalia, в «Дойчес театр» или в Театре Максима Горького.

Звучит убедительно, но с тем же Серебренниковым, давайте вспомним, был довольно серьезный инцидент на Каннском кинофестивале, где украинские участники требовали отменить участие России в принципе и исключить из конкурса его фильм «Жена Чайковского», в частности.

Представьте себе человека, которого на ваших глазах избивают. Вы будете предъявлять ему претензии, что он во время избиения выражается недостаточно цензурно? Украинцы находятся в стрессовой ситуации, на них совершено нападение. Они имеют право высказывать любые мнения и аргументы, я не готова осуждать их за это. Но если говорить о кэнселлинге культуры со стороны европейцев, то я могу повторить все то, что сказала, отвечая на предыдущий вопрос.

А вы ставите перед собой задачу интегрировать в ваш фестиваль ту часть русских творцов, которая стала работать за рубежом — или будете заказывать и продюсировать спектакли режиссеров всего остального мира, а на Россию махнете рукой?

Кого вы имеете в виду? Приведите пример.

Далеко ходить не надо — например, Кирилла Серебренникова или Дмитрия Крымова, чьи имена исчезают из программок и афиш в России. Они могут появиться на вашем фестивале?

Но Крымов или Серебренников уже являются частью западной театральной культуры. Тот факт, что они россияне — соображение в данном случае не столь принципиальное. Есть [режиссер] Ромео Кастелуччи — насколько важно, что он итальянец? Принадлежит ли он по преимуществу итальянской культуре? Я встречаю его и его работы где угодно, сколько времени он проводит в Италии — не знаю. Современный театр гораздо более космополитичен, чем было ранее.

Когда я программировала Венский фестиваль, я не делала никакого специального российского акцента. Не потому, что я не считаю российский театр интересным. Просто я вообще не делаю специальный акцент ни на какие регионы. И сейчас [в Зальцбурге] не буду его делать. При этом я, конечно, допускаю появление тут и Серебренникова, и Крымова. Но тот же Кирилл, насколько я понимаю, имеет планы, расписанные на годы вперед. И он, кстати, очень востребован как оперный режиссер, так что он скорее мог бы появиться в оперной части программы, за которую отвечаю не я.

Кто уехал и кто остался

Сейчас стремительно формируется русское культурное зарубежье. Как вы думаете, оно будет воздействовать и влиять на жизнь и культуру внутри границ России, интегрировать страну в мировой культурный процесс? Или эти «две России» будут существовать отдельно?

Знаете, мы с вами стали свидетелями первой русской массовой эмиграции, которая проходит при развитом интернете. И это меняет все, в том числе представление о самой эмиграции и метрополии.

В советские годы, в эмиграцию провожали как в могилу, прощались навсегда. Поэтому когда мы сейчас произносим, что наша страна скоро превратится в Северную Корею, мы не учитываем одного — КНДР закрылась до появления интернета. Даже такое закрытое государство как Иран и то обладает большим интернет-подпольем: целая сеть подпольных VPN, через которые они так или иначе выходят на те ресурсы, которые у них заблокированы.

И в этом смысле Россию окончательно не закроешь: тонкой струйкой информация о том, что происходит, будет просачиваться и, конечно, влиять.

Другой вопрос, что огромная эмиграции не может не сказаться на общем состоянии театральной культуры. Эта культура будет неизбежно провинциализироваться. Вопреки усилиям отдельных конкретных, талантливых людей, которые все еще в России остаются и продолжают сопротивляться. Дело же не только в наличии сопротивления, но и в количестве этого сопротивления. Равно как и в количестве того contemporary, современного и актуального содержания, которое вообще присутствует в культуре. Сейчас оно объективно минимизировано.

Нет ничего страшнее, чем закрытие страны. Когда ты живешь в закрытом пространстве, то… даже и светлые умы начинают видеть искаженную реальность.

У меня как раз вопрос про светлые умы. В каком состоянии сейчас находятся театральные институции? Театр, основанный Станиславским, снимает имена неугодных режиссеров с афиш и из программок, а главная театральная премия страны удаляет целые номинации из списка, потому что в них много «неблагонадежных» имен. Эти институции продолжат выполнять свою функцию?

Есть два способа уничтожить институцию: можно уничтожить физически — был фестиваль NET, и его больше нет. А можно уничтожать путем… превращения в часть официоза. Театр Мейерхольда был уничтожен физически, а Московский художественный театр был уничтожен тем, что в 50-е годы его превратили в часть сталинской культурной политики.

«Золотая маска» была важнейший театральной институцией России. На фоне вот всех аналогичных институций других стран она была номером один — и по количеству проектов, и по масштабу просветительской и культуртрегерской деятельности. Дело же не только в конкурсе и творческом соревновании, хотя и оно тоже важно, но и в огромном количестве параллельных проектов — эффект от них был даже мощнее, чем сам конкурс. Но вопрос сейчас стоит простой: как именно прогрессивные институции будут уничтожены — как Театр Мейерхольда или как Художественный театр.

Так что я, если честно, я не вижу никакого хорошего сценария для государственных институций. Возможность сохранения чего-то живого есть только в каком-то полуандреграунде — например, таком, как театр [режиссера и драматурга] Жени Беркович (театральная компания «Дочери Сосо» — RTVI).

При этом я искренне сочувствую очень многим хорошим людям из этих институций.

В нормальной, мирной жизни они бы делали хорошие и талантливые, полезные для общества вещи. Веры в то, что они смогут продолжать это делать в нынешней ситуации, у меня нет.