В Москве умер писатель, публицист и политический деятель Эдуард Лимонов. Ему было 77 лет. Он был известен как автор провокационных романов, повестей и рассказов начиная с 70-х годов, а позже — как основатель и лидер запрещенной в России «Национал-большевистской партии». Воспоминаниями о Лимонове, его творчестве и жизни в эмиграции делится журналист и писатель Александр Генис.

С Лимоновым я познакомился, когда приехал в Америку. Он оказался тут раньше меня, но у нас было много общих друзей, начиная с Вагрича Бахчаняна. Он был его близким товарищем еще в Харькове и придумал ему псевдоним: был Савенко, стал Лимонов. Вагрич требовал, чтобы каждый раз, когда Эдик подписывался, он бы ставил «копирайт Бахчаняна».

К тому времени — конец 1970-х — Лимонов уже был довольно скандальной личностью, потому что написал несколько весьма эпатажных опусов. Но главное началось с книги «Это я — Эдичка». Лимонов жил тогда в Нью-Йорке, и его люто возненавидела русская эмиграция. За то, что он писал много плохого об Америке и о диссидентах. Над ним все издевались. Мы с Вайлем тогда написали статью в газете «Новый американец» о его критиках под названием «Министерство по уничтожению Лимонова», где защищали его от эмигрантов правого толка, условно говоря, солженицынских друзей. С другой стороны, многим книга нравилась. Например, Довлатову. В конце концов наши выжили Лимонова из Америки, он уехал во Францию.

В середине 1980-х годов мы с Вайлем приехали в Париж и пришли к Лимонову в гости. Он жил в крохотной однокомнатной квартирке. У нас это называется «студия». Там была только электрическая плитка, но на гвозде висел фрак на случай присуждения Нобелевской премии. И еще стену украшал большой портрет Дзержинского. Вот так Лимонов выглядел в Париже. Я его спросил, что он думает о России. Он сказал, что «это страна опухших от водки блондинов». Вот эту фразу я хорошо запомнил, потому что потом он поменял свое мнение. Мы долго беседовали с ним о том, как ему живется во Франции. А потом в ответ на наши вопросы сказал так: «Ну что мы все обо мне и обо мне говорим. Давайте поговорим о вас. Что в Америке говорят о Лимонове?». Он, конечно, бравировал своим эгоцентризмом.

Книга «Это я — Эдичка» была искренняя, но очень неровная, и написана она довольно топорно: «я хотел есть с ножом и вилкой». Но мне нравились у раннего Лимонова стихи. Более того, его стихи нравились Бродскому. И они были напечатаны в «Континенте» по прямой рекомендации Бродского. Лимонов-поэт напоминал Есенина рабочего пригорода. И поэзия эта была бесспорно самобытная. Еще мне нравились его пацанские, хулиганские книги, где он описывал свою молодость в Харькове. Лучшая, на мой взгляд, книга — «Подросток Савенко», которая живо напоминала мне дореволюционного Горького. У него было такое сочинение — «Городок Окуров». Я часто вспоминаю эту книгу, когда речь идет о Лимонове.

Хуже стало, когда он сочинил «У нас была великая эпоха». Чем дальше он писал об этом, тем меньше я его понимал. Причем, он вел себя, на мой взгляд, ужасно. Особенно в Боснии, когда он стрелял из пушки по жителям Сараево, которые шли за водой.

Говорят, что о мертвых не надо говорить ничего, кроме хорошего. Но на самом деле пословица, как известно, звучит иначе: «О мертвых не надо говорить ничего, кроме правды». Так что эту страницу я тоже не могу вычеркнуть из его жизни.

Лимонов интересен в первую очередь тем, что он сумел переломить ханжескую, фарисейскую черту самиздата. Он писал тексты бесцензурные и, прямо скажем, нецензурные. На самом деле это неплохо послужило русской литературе, потому что она расслабилась с Лимоновым и вышла за пределы того, что мы привыкли считать нормальным стилем. И я думаю, что Лимонова будут ценить за его ранние американские книги и стихи харьковского периода.

Когда я с ним лично познакомился, то он напоминал вежливого официанта — в очках, симпатичный, очень воспитанный, учтивый и совершенно не похожий на героя своих книг. Вагрич Бахчанян много о нем рассказывал. Они были яркими представителями богемной авангардной среды в Харькове. Причем, тогда, когда это было отнюдь не просто. Жить антисоветской жизнью в Харькове 1960-х годов было опасно, да и в Москве тоже. Лимонов умел выживать. Он, например, как всем уже известно, шил отличные штаны. И я встречал многих людей того времени, которые хвастались, что у них были брюки от Лимонова.

Бахчанян собирал его картинки — Лимонов много рисовал, а Вагрич любил самодеятельных художников. Лучшая работа, которую Лимонов оставил Вагричу, автопортрет в мундире генералиссимуса. У него была и книжка с названием «Мы — национальный герой». Лимонов забавно играл и эпатировал читателей. Мне все это нравилось: голос из подполья. До тех пор, пока он не стал нацболом, русским националистом дикого пошиба. И чем дальше это продолжалось, тем труднее мне это было переварить.

Возможно, во всем виновата Америка. Приехав сюда в 1970-е, Лимонов хотел стать частью такой же богемной авангардной культуры, как в Харькове. Он мечтал, например, подружиться с Энди Уорхолом, который тогда еще был жив. Но он не сумел войти в эту среду и был тяжело разочарован этим. Он возненавидел Америку за это, часто говорил о ней откровенные глупости.

Конечно, жалко, что многие его сторонники пострадали из-за него. Например, в моем родном городе Риге судили девочку-лимоновку, которая бросила цветы в лицо навестившего Латвию принца Чарльза. Это напоминает какой-то дореволюционный сюр. И Лимонов, конечно, имел к этому отношение, потому что он вдохновлял своих поклонников. Но его запомнят все-таки другим — искренним и дерзким поэтом и прозаиком.

Александр Генис

Нью-Йорк